21 июня – 100 лет Александру Твардовскому

От младых ногтей и до сравнительно поздней юности Твардовский оставался моим любимым советским поэтом, и меня ужасно обижало, когда мои утонченные литературные друзья называли его поэтом лубочным. Я многажды спорил с ними, читал по памяти любимые отрывки и только сейчас заметил, что уже много лет его не перечитываю. И со мною живет только то, что я успел полюбить в раннем возрасте. Поэтому я намеренно не буду сверять цитаты: пусть их наличие подтверждает мою привязанность, а ошибки – угасание этой привязанности.

Подозреваю, что теперь я лучше понимаю, чего не находили мои интеллигентные друзья у Твардовского, так щедро одаренного судьбой…

Нет, жизнь меня не обделила, Добром своим не обошла, Всего с лихвой дано мне было

В дорогу – света и тепла.

И сказок в трепетную память, И песен матери родной, И старых праздников с попами, И новых с музыкой иной.

И в захолустье, потрясенном Всемирным чудом наших дней, Старинных зим с певучим стоном

Далеких, за лесом саней.

И весен в дружном развороте, Морей и речек во дворе, Икры лягушечьей в болоте,

Смолы у сосен на коре.

И летних гроз, грибов и ягод, Росистых троп в траве глухой, Пастушьих радостей и тягот,

И слез над книгой дорогой.

И ранней горечи и боли, И детской мстительной мечты, И дней, не высиженных в школе,

И босоты, и наготы… Всего – и скудости унылой В потемках отчего угла… Нет, жизнь меня не обделила, Добром своим не обошла.

Ни славы замыслом зеленым, Отравой сладкой строк и слов, Ни кружкой с дымным самогоном В кругу певцов и мудрецов,

Тихонь и спорщиков до страсти, Чей толк не прост и речь остра Насчет былой и новой власти,

Насчет добра и недобра…

Вот именно тем, чем так щедро наделила поэта судьба, – именно этим она его и отделила от очень многих не в первом поколении интеллигентных и не в первом поколении городских читателей. Сокровища, которые певец столь блистательно разворачивает перед нами, – это сокровища именно деревенского детства. И не просто деревенского – пореволюционного. И не просто пореволюционного – восхищенного наступлением советской власти.

Дивные по красоте строчки “Старинных зим с певучим стоном // Далеких, за лесом саней” перекликаются со “Всемирным чудом наших дней” – но многие ли из интеллигентных читателей (а неинтеллигентные сегодня поэзию почти не читают) видят в коллективизации и индустриализации всемирное чудо, а не трагедию?

Даже в великолепных гимнах земле из “Страны Муравии” то и дело скрипят на зубах песчинки идеологической заданности. “Земля крошится как пирог – // Хоть подбирай и ешь!” – эта любовь крестьянина к земле способна захватить и горожанина. Но предыдущие строки – “Пласты ложатся поперек // Затравеневших меж” – это уже радость обобществления, уничтожения собственного земельного надела, привязанность к которому в значительной мере и породила власть земли над крестьянской душой: “Посеешь бубочку одну – и та твоя”, “И никому не кланяйся, // Себя лишь уважай”…

Твардовский слишком часто воспевает враждебные друг другу стихии, но это трагедийное начало (которого он, впрочем, чаще всего не замечает) не главное, что угрожает его долгой жизни в русской поэзии. Жизнь Твардовского в русской поэзии зависит от того, сохранится ли в России такое социальное явление, как Народная интеллигенция.

Интеллигенция, эмоционально связанная с жизнью не просто социальных низов, но деревенских низов. И не просто деревенских, но сохранивших определенную патриархальность, видящих в земле не просто средство производства, но поэтическую стихию, связанных с фольклором и преданьями старины глубокой… И при этом не усматривающих в ужасах и безобразиях советской власти одного лишь сочетания бессмысленного деспотизма и рабского повиновения, но воспринимающих и этот период как трагедию, в которой есть свой подвиг и своя высота.

Будет жить народная интеллигенция – будет жить и Твардовский.