Алексей Варламов “Михаил Булгаков”

Радует не только сам факт появления спокойного ЖЗЛовского труда среди гигантского массива современной, отнюдь не академической “булгакиады”. Хорошо и то, что его автор – Алексей Варламов, уже выпустивший в ЖЗЛ несколько писательских биографий (Пришвин, Александр Грин, Алексей Толстой). Они запомнились своим взвешенным подходом к избранному субъекту, добросовестностью при обращении к фактам и тем, что ныне называют “опрятной интонацией”.

Нынешний многостраничный труд вполне оправдывает надежды на основательность и качественность издания (то, что Серебряный век там почему-то упорно пишется с маленькой буквы или рассказ “Псалом” при перечислении с другими названиями склоняется тоже не по правилам орфографии, можно считать мелочными придирками). Автор, “не желая выходить за рамки отведенных нашему герою земных лет” (хотя, конечно, не сможет не обрисовать, пусть и вкратце, “ошеломительную посмертную судьбу и славу”), прослеживает на основе огромного массива документов весь его жизненный и творческий путь – в тесной связи с теми, кто оказывал на жизнь и творчество Булгакова непосредственное влияние.

Алексей Варламов. МИХАИЛ БУЛГАКОВ. М.: Молодая гвардия, 2008. 840 с. (Жизнь замечательных людей.)

Прежде всего, как полагается, – семья, родители; здесь Варламов сразу же делает броское, но несколько спорное утверждение, будто “трудно назвать большого русского писателя, у которого было бы счастливое детство. Михаил Булгаков в этом ряду – исключение”. Сразу же приходят на ум возражения: а Набоков, а Пастернак? Да и, если подумать, неужто можно назвать таким уж несчастливым детство Блока (или, допустим, Цветаевой – как минимум лет до четырнадцати)?..

Но в любом случае семья Булгаковых была полной, большой, дружной, нужды не знавшей; сам Михаил Афанасьевич, старший сын, унаследовал черты как отца, профессора Духовной академии, человека мягкого, доброго, но несколько нерешительного, так и матери, – дельной, волевой “бывшей классной дамы” (одни, как показывает Варламов, превалировали над другими в разные периоды его жизни).

Тем не менее, приходится заметить, – ничто не указывает ни на слишком сильную душевную привязанность к родителям или кому-либо из братьев и сестер, ни на решающее влияние кого бы то ни было из них на нашего героя. Другое дело – жены.

Три жены как три символа основных жизненных эпох; их именами Варламов и назвал три части, из которых состоит книга.

“Татьяна” – Татьяна Лаппа, самая обаятельная и безответная из всех, прошедшая с мужем бок о бок наиболее тяжелые годы – время предоктябрьской тревоги и послеоктябрьской смуты, “годы войн и нищеты”, без которой Булгаков вряд ли бы смог и излечиться от наркомании, и вообще осуществить главную мечту – перейти из врачей в писатели.

“Любовь” – Любовь Белосельская-Белозерская, эффектная красавица несколько богемного склада, осветившая своим присутствием лучшие (но недолгие) годы славы и благополучия.

“Елена” – Елена Шиловская, урожденная Нюрнберг, верная подруга оставшихся лет, личность которой, кажется, из всех наиболее известна… Хотя в последнее время появились и повсеместно гуляют смелые версии, представляющее ее в новом свете. Коротко говоря, слухи о том, что Елена Сергеевна была осведомительницей НКВД, где заодно получала задания по влиянию на своего мужа и окружение.

Варламов, вполне отдавая себе отчет о неоднозначной личности этой дамы, тем не менее осторожно склоняется к сомнительности подобных подозрений. Хотя сам не настаивает ни на чем – покуда не будет найдено документов (архивы по-прежнему на замке!), неопровержимо доказывающих либо опровергающих подобные гипотезы, разговоры останутся разговорами.

С такой же тщательностью Варламов подходит к другим недостаточно (по крайней мере, ранее) проясненным фактам биографии Булгакова: его морфинизму, обстоятельствам перехода на службу к белым и конечному (так или иначе) примирению с советской властью, свободному общению с иностранцами во времена, когда мало кто из советских людей мог себе такое позволить, отношению к Сталину, причинам, побудившим писать пьесу “Батум” и либретто “Черное море”… А также – излагая свои соображения о том, почему Сталин настоял на разрешении “Дней Турбиных”, но “сдал” “Бег” (именно так – и диктаторы не всесильны перед лицом своих соратников)…

Михаил Булгаков, как показывает Варламов, “не был по натуре бойцом, героем, хотя… таким… хотели видеть его самые разные люди”. Он “писатель в общем-то расчетливый, нацеленный на успех, на прижизненное признание, сознательно отвергший… стратегию внутренней эмиграции и последовательного неприятия советского строя…” Вопреки своему знаменитому призыву “никогда ничего не просить у сильных”, он не один раз обращался к тому же Сталину с письмами-прошениями. У него, человека эгоцентричного, был не такой уж и легкий характер… (А впрочем, с чего бы ему быть легким – Варламов последовательно описывает то, как прозаик и драматург был превращен в “Сизифа от литературы”, чьи пьесы – одна за другой – не ставятся, проза не печатается, в театре, где служит, отношение весьма предвзятое и натянутое, а окружение кишит доносчиками. Так что последние годы и без того короткой, в сущности, жизни человека, не дожившего и до сорока девяти лет, несмотря на материальный достаток и наличие любящей жены-соратницы, были поистине тяжкими.)

Однако настоящий талант, как известно, в своих произведениях становится крупнее собственной личности, словно бы перерастает ее. И если Булгаков, к примеру, утверждал, что не любит народа, деревни – то “Записки юного врача”, повествующие о периоде жизни в деревне среди народа, получаются вещью светлой и позитивной, а в “Театральном романе”, с учетом сложных отношений с МХАТом, который пришлось в конце концов покинуть, вместо ожидаемой мстительной ядовитости поражает “его неожиданная снисходительность”… Вообще же Булгаков, по определению Варламова – “писатель пушкинского склада и миропонимания, пушкинской стратегии поведения”. “Очень жесткий, очень трезвый, очень ясный писатель – вот кто такой Булгаков.

А вместе с тем мистический, загадочный, таинственный. В нем уживались два этих начала так же, как уживались они в нравственно ясном государственнике и монархисте, христианине Н. В. Гоголе с его страшной, потусторонней прозой, его видениями, снами, кошмарами, безумием”.

Естественно, много места в книге Варламова уделено главному, “потустороннему” роману Булгакова и тому, “нужен ли потомкам православных “сомнительный” писатель, либо мы сразу сбросим его с корабля вечности, присвоив себе полномочия Страшного суда”. Тот же риторический вопрос Варламов задает, когда говорит о “Беге”: “В своей лучшей пьесе он был по отношению к Церкви и ее пастырям несправедлив, судил поспешно, слепо, хлестко, судил о том, чего доподлинно не знал, в чем не разбирался и сложности чего не представлял. Но значит ли это, что таким же поспешным и неразборчивым судом должны ответить ему во всем так хорошо разобравшиеся и ведающие все, кроме сомнений, благочестивейшие потомки?”

Так что следует надеяться на добрую волю потомков – благочестивейших и не очень, православных и не только. Булгаков с художественным талантом, а иногда и мощью передал на фоне мыслей о вечном опыт переживания человеком переломных, а то и костоломных времен. Опыт, осмысление которого нужно всем, – в этом ни автор книги, ни мы не сомневаемся.