Автор и его герой в поэме “Василий Теркин”. Движение сюжета поэмы

В “Василии Теркине” мало противопоставлений, зато много движения, развития – прежде всего в образах главного героя и автора, их контактах между собой и с другими персонажами. Первоначально они дистанцированы: во вступлении Теркин объединяется только с хорошей поговоркой или присказкой – и наоборот, слова о правде автор произносит явно от себя. Несходство еще более углубляется в главе “На привале”, где никак не совпадают две характеристики героя.

Вначале его представляет автор: Теркин – кто же он такой? Скажем откровенно: Просто парень сам собой он обыкновенный.

А затем дается самохарактеристика, резко отличная от предыдущей своей несомненной, хотя и лукавой, сказочностью: Трижды был я окружен, Трижды – вот он! – вышел вон.

Это не контраст – скорее, взаимодополнение, но роли в экспозиции все-таки четко распределены. Вот и “Переправа” открывается авторским повествованием, причем до появления Теркина и по ситуации, и по тону она трагическая. Взят момент, когда солдаты находятся в наибольшей зависимости от судьбы – они в ее руках, а судьба безжалостна: И столбом поставил воду Вдруг снаряд.

Понтоны в ряд. Густо было там народу – Наших стриженых ребят… И увиделось впервые, Не забудется оно:

Люди теплые, живые Шли на дно, на дно, на дно… На такой горькой ноте завершается первая часть рассказа: смерть всех сравняла, все обезличила – теперь … неизвестно Кто там робкий, кто герой. Перелом в сюжет и настроение вносит приплывший по ноябрьской воде Теркин.

Не только ледяную корку у берегов – он обламывает ощущение роковой безысходности, затянувшейся безвестности. Задумывая поэму, А. Твардовский писал весной 1941 года: “Трудность еще в том, что таких “смешных”, “примитивных” героев обычно берут в пару, для контраста к герою настоящему, лирическому, “высокому”. Больше отступлений, больше самого себя в поэме”, то есть для себя он предполагал особую, более приподнятую позицию. В главе “Переправа”, да и не в ней одной, случилось, однако, обратное: именно герой поддержал автора, вселил в него, в своих однополчан надежду.

Взаимодополнение постепенно сменяется взаимопроникновением. Парность героев, хорошо известная и по “Дон Кихоту”, и по “Тилю Уленшпигелю”, у Твардовского в конце концов тоже проявилась своеобразно. Наметившаяся в первых двух главах функциональность себя исчерпывает. Высокое и низкое, трагическое и комическое – то, что по исходным замыслам должно было распределяться между двумя образами – совместилось.

Совместилось, прежде всего, в герое, который уже в третьей главе, “Перед боем”, проявляет помимо неунывающего духа еще и чуткость, тактичность, острое ощущение личной вины. “Василий Теркин” уже далеко отстоит от того самозабвенного слияния людей в коллектив, которым отмечены многие довоенные стихотворения Твардовского, – общность здесь осуществляется как единство индивидуальностей. “Василий Теркин” представляет собой свободную форму и в смысле естественного перетекания автора в главного героя, других персонажей, “своего” в “твое” и обратно. Органично соединяются практически на каждой странице шутка и горесть, бедствие и подвиг, быт и высочайшая духовность.

Отсюда – цельность произведения при удивительно широкой философско-психологической амплитуде.