“Безумный по всему…” (Образ Чацкого)

В благоустроенный покой фамусовского дома Чацкий ворвался как ветер. Но его бурные чувства, громкий и неудержимый смех, искренняя нежность и пылкое негодование неуместны здесь. В доме, где все построено на притворстве и обмане, где дочь прячет свои отношения с Молчал иным от отца, а отец свои “шалости” с Лизой от дочери, искренность Чацкого “незваная гостья”. В доме, где смиренное безмолвие Молчалина почитается добродетелью, красноречие Чацкого выглядит дерзким.

В доме, где все расписано по календарю, порывистость Чацкого сулит ему лишь неприятные неожиданности. В обществе, “где тот и славится, чья чаще гнулась шея”, независимость Чацкого делает его “опасным человеком”. Раболепие не уживается с вольностью, а Чацкий “властей не признает”, так же как не признает чинов и богатства “отцов отечества”, которые “грабительством богаты”. И потому в доме Фамусова Чацкий встречен холодно и неприязненно, потому его “дичатся, как чужого”. Но зачем он здесь?

Зачем он терпит холодность Софьи, ее колкости, поучения и сожаления Фамусова, спесь и остроты Скалозуба? Ведь Чацкий знает, что “к свободной жизни их вражда непримирима”. Он почти предсказывает свою судьбу в монологе II действия: Теперь пускай из нас один,

Из молодых людей, найдется – враг исканий, Не требуя ни мест, ни повышенья в чин, В науки он вперит ум, алчущий познаний; Или в душе его сам Бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким и прекрасным, – Они тотчас: разбой! пожар! И прослывет у них мечтателем! опасным! Чацкий превосходно понимает свою несовместимость с миром Фамусовых и молчалиных. Его афоризмы резки и тверды: “Служить бы рад, прислуживаться тошно”; “Дома новы, но предрассудки стары, порадуйтесь, не истребят ни годы их, ни моды, ни пожары”.

Эти отточенные реплики Чацкого как бы очерчивают границу между ним и “веком минувшим”, но не отжившим еще, не умершим. Что же заставляет Чацкого самого переступить эту границу, посещать дом, где ему не рады? Любовь к Софье. Чацкий – человек пылких, но не быстротечных чувств. Уехавши влюбленным, он возвращается с чувствами, усиленными разлукой.

Его признания трепетны и стремительны, и он пытается отбросить все очевидные возражения. У Чацкого, по его собственному признанию, “ум с сердцем не в ладу”. И здесь Чацкий прав: ум подсказывает ему необходимость разрыва с домом Фамусова, а сердце не может отказаться от любви.

И потому Чацкий, уже слыша, как Софья защищает Молчалина, уже видя, как волнует Софью его падение с лошади, все-таки хочет еще и еще раз убедиться в обратном тому, что он видит. Однако не только чувства, которые “надежду придают”, но и благородный ум Чацкого не может смириться с привязанностью Софьи к Молчалину. Чацкий не может понять, как можно любить ничтожество, и в надвигающихся перед балом сумерках он расспрашивает Софью и пытается открыть для себя заново Молчалина. А может быть, Молчалив имеет скрытые достоинства?

Искренняя, грустная и взволнованная интонация Чацкого в диалоге с Софьей сталкивается с ее ироническими холодными словами (и в самой односложности ее ответов видно равнодушие, желание уйти от разговора). Но почему же Софья чуть погодя переходит к откровенности, пусть очень осторожной, но искренней? Ее, вероятно, вынуждает к этому горестный порыв Чацкого: И я чего хочу, когда все решено?

Мне в петлю лезть, а ей смешно. Тогда-то Софья и отважилась сказать “истины два слова”. Оказывается, что прежде всего ее отталкивает “особенностей бездна”, его непохожесть на других. Это признание удивляет Чацкого, удивляет настолько, что он забывает об осторожности:

Я странен, а не странен кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож; Молчалин, например… И стоило прозвучать этому имени в устах Чацкого, как Софья опять замкнулась, захотела перевести разговор. Чацкий ощущает пропасть между своими чувствами и понятиями и происходящим на его глазах сближением Молчалина с Софьей.

И поэтому он чувствует себя на грани катастрофы. Чацкий первый произносит слова о сумасшествии! Но вас он стоит ли? вот вам один вопрос.

Чтоб равнодушнее мне понести утрату… Мне дайте убедиться в том: потом От сумасшествия могу я остеречься;

Пущусь подалее простыть, охолодеть, Не думать о любви… Итак, любовь к Софье приводит Чацкого на грань безумия, так как нельзя сохранить одновременно это чувство и весь строй своих представлений о жизни. Софья про себя в ответ на это искреннее признание Чацкого замечает: “Вот нехотя с ума свела!” Однако, желая образумить Чацкого, она перечисляет такие достоинства Молчалина, которые заставят Чацкого сказать: “Шалит, она его не любит”. И в самом деле, как Чацкий может в добродетелях числить то, что Молчалин “безмолвием обезоружит” Фамусова, “от старичков не ступит за порог… с ними целый день засядет, рад не рад, играет…”.

И в конце разговора поэтому любовь Софьи к Молчалину остается для Чацкого “загадкой”. Появление Молчалина заставляет Чацкого раздумывать о том, “какою ворожбой умел к ней в сердце влезть” этот услужливый человек, который “всегда на цыпочках и не богат словами”. Однако под напором вопросов Чацкого Молчалин разговорился, разговорился настолько, что обнаружил свои принципы жизни, среди которых на первом месте “умеренность и аккуратность”, и далее: “ведь надобно ж зависеть от других”.

Грустную иронию Чацкого Молчалин принимает за досаду неудачника и начинает открывать ему “пути спасения”. Чацкого раздражает этот снисходительный его тон, он становится резким (“Слыхал, что вздорная”, “Пустяший человек из самых бестолковых”) и противопоставляет смирению Молчалина, самой удобной в барской Москве форме продвижения к “почестям и знатности”, свою программу независимости, свободы и искренности: “Зачем же мнения чужие только святы?”, “Я глупостей не чтец”, “Когда в делах – я от веселья прячусь, когда дурачиться – дурачусь”. В этом столкновении с Молчалиным слышится уже предвестие расхождения Чацкого со всей фамусовской Москвой, ее идолами: Татьяной Юрьевной, Фомой Фомичом… Но Чацкий пока озабочен загадками любви, и откровенность Молчалина заставляет его сделать вывод, обратный реальному:

С такими чувствами, с такой душою Любим!.. Обманщица смеялась надо мною! Софья раздражена: Чацкий в мимолетной встрече с ней на бале успел оскорбить Молчалина, сказав даже: “В нем Загорецкий не умрет!..” Софья пыталась остановить эту ироническую тираду, боясь, как бы слова Чацкого не были услышаны и разнесены любопытствующими и скучающими гостями на бале в их доме.

Но Чацкого остановить нельзя. Теперь, после разговора с Молчалиным, он знает, как сильно отличается истинное лицо Молчалина от героя Софьиных мечтаний. И Чацкий пытается ей об этом сказать, хотя она не хочет знать истины. Гнев Софьи обращается на Чацкого:

Ах! Этот человек всегда Причиной мне ужасного расстройства! Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!

А в разговоре с господином N она невольно роняет: “Он не в своем уме”. Ей так легче, ей приятнее объяснить язвительность Чацкого безумием любви, о котором он сам говорил ей. Обмолвившись случайно, Софья сначала испугалась своего признанья: “Не то, чтобы совсем”, – “помолчавши”, говорит она потрясенному скандальной новостью. Но видя, что “готов он верить”, Софья “смотрит на него пристально” и подтверждает свои как будто случайно вырвавшиеся слова.

Ее предательство – обдуманная месть: А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить, Угодно ль на себе примерить?

И слух о сумасшествии Чацкого начинает распространяться с поразительной быстротой. Но радостнее всех принимает эту весть Фамусов: О чем? О Чацком, что ли? Чего сомнительно?

Я первый, я открыл! Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет! Но вот уже о сумасшествии Чацкого всем известно. Сообщать больше некому, удивить этим уже нельзя, да и все убеждены твердо: “Безумный по всему”. Тогда начинается обсуждение того, почему Чацкий “в его лета с ума спрыгнул”.

Фамусов указывает на наследственность: По матери пошел: по Анне Алексевне; Покойница с ума сходила восемь раз. Хлестова начинает мотив, оказавшийся близким всем:

Чай, пил не по летам… Шампанское стаканами тянул. Ее поддерживают: Бутылками-с, и пребольшими. Нет-с, бочками сороковыми. Но очень скоро такая причина показалась слишком невинной.

И вслед за смешными пересудами выявляется главная причина: Ученье – вот чума, ученость – вот причина, Что нынче, пуще, чем когда, Безумных развелось людей, и дел, и мнений – так Фамусов доводит раздражение, которое томило всех, до полной откровенности.

Появление Чацкого приводит всех в трепет. Клеветники сами испугались своей выдумки. Это особенно нелепо потому, что Чацкий подавлен всем, что он видел и слышал: Да, мочи нет, мильон терзаний,

Груди от дружеских тисков, Ногам от шарканья, ушам от восклицаний, А пуще голове от всяких пустяков. (Подходит к Софии.)

Душа здесь у меня каким-то горем сжата, И в многолюдстве я потерян, сам не свой. Нет! Недоволен я Москвой. Чацкий возмущен духом “пустого, рабского, слепого подражанья”, и этот монолог – единственная во время бала речь, где говорится о вещах высоких и значительных. Чацкий занят этими серьезными вещами настолько, что не замечает, что его объявили сумасшедшим.

В конце III действия Грибоедов ремаркой подчеркивает, как сценически откровенно стало одиночество Чацкого: “Оглядывается, все в вальсе кружатся с величайшим усердием. Старики разбрелись к карточным столам”. Это уже итог.

Чацкий еще долго в сенях фамусовского дома будет прощаться с прошлым, слушать вздор Репетилова, отрезвится позором Софьи, но путь – “Вон из Москвы!” – указан ему уже здесь.