“Было дело в Грибоедове…”

О сатире Михаила Булгакова

По словам Н. В. Гоголя, сатира – это “смех, который углубляет предмет, заставляет выступить ярко то, что проскользнуло бы…” Сатира, как правило, выделяет в предмете характерные черты, видит вещи в их настоящем виде, пересоздает явления, осмеивает и разоблачает их. Сатирический образ отличается тем, что в нем сдвинуты все пропорции. Художник показывает несоответствие содержания и формы предмета: авторское высказывание о предмете противоречит его содержанию, и создается контраст между видимостью и сущностью, претензиями и возможностями.

В этом – основа комического.

Кроме этого, в сатирическом произведении очень важна авторская позиция, точка отсчета, “идеал”, по слову Салтыкова-Щедрина. Итак, “комическое по своей природе покоится на противоречащих контрастах” (Гегель).

Приступая к анализу сцены из романа М. А. Булгакова, определим ее границы. Она начинается со слов: “Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре…” и заканчивается фразой: “”Он мог бы и позвонить!” – кричали Денискин, Глухарев и Квант”. В первой же фразе привлекает внимание авторская ирония (“автор этих правдивейших строк”, “нет ничего удивительного”, “однажды”, “хотя бы”), что заставляет читателя сомневаться в серьезности и объективности того, о чем будет повествовать автор.

Всю сцену можно разделить на две части: встреча и диалог двух литераторов у “решетки” (многозначительная деталь!) Грибоедова и ожидание Берлиоза членами правления МАССОЛИТа.

Итак, встреча двух писателей: Амвросия и Фоки. Как заметил в комментариях к роману Г. А. Лесскис, имена булгаковских персонажей “чаще всего уже заключают в себе элемент бытовой или психологической характеристики… иногда они символичны (Бездомный) или вызывают курьезные ассоциации…” Имя Амвросий – греческое, означает “принадлежащий бессмертию”. Это имя носили многие русские духовные писатели и церковные деятели.

Но оно вызывает и другую ассоциацию: амброзия – это пища богов. Сочетание описания внешности Амвросия ( Румяногубый гигант, золотистый и пышнощекий ), глаголов ( Гремел, трубил, устремлялся ) с содержанием его монологов создает комический эффект, в основе которого – столкновение стилей: гомеровские эпитеты принадлежат человеку, возомнившему себя богом, но в то же время видевшему смысл жизни в дешевых и качественных “судачках а натюрель”. Обращаем внимание на то, что вначале персонаж назван поэтом, а немного позже – гастрономом.

Примечательна в его устах фраза: “…виноградной кистью по морде”.

Следующий литератор – Фока ( Греч. ) – тюлень. Это “запущенный, с карбункулом на шее” писатель, который не умеет “жить по-человечески” и завидует более удачливому собрату по перу. Имя этого персонажа, возможно, пришло из басни И. Крылова “Демьянова уха”, поскольку первая тема, которая входит в текст в диалоге Амвросия и Фоки, – это тема вкусной и дешевой пищи, гастрономическая тема, доминирующая не только в данном эпизоде, но и в последующем повествовании. Кроме этого, имя Фока носили христианские мученики.

Но мы не забываем о том, что разговаривают два писателя не о высоком искусстве, а о вещах сугубо материальных. Это обычная бытовая беседа. И Фока здесь сущий мученик-неудачник.

Завершается первая часть эпизода репликой, которая вначале кажется принадлежащей Фоке (“милый Амвросий!”), но здесь в разговор вмешивается автор, ироничный и “правдивейший”. Булгакову, видимо, доставляло огромное удовольствие поиздеваться над писателями-современниками. Передразнивая Фоку и Амвросия, автор описывает меню, с которым были знакомы старожилы Грибоедова. Но у него это получается ярче и “вкуснее”, чем у гастронома Амвросия, благодаря анафоре: “А стерлядь…

А яйца-кокотт… А филейчики из дроздов…” И внутри этой ресторанной, гастрономической роскоши, как в гарнире, фраза “…а вас неотложные литературные дела держат в городе” звучит с сожалением, что приходится отрываться от самого важного в жизни! Но читатель видит здесь авторский сарказм.

Эта первая часть рассматриваемого эпизода – прелюдия, увертюра к сцене заседания правления МАССОЛИТа, где собрались лучшие из лучших – “властители дум”, “совесть нации”. Первый абзац – в стиле протокола (заседание все-таки!). “Наверху”, в освещенной комнате, двенадцать (!) литераторов. Что это: тайная вечеря? Кого же они ждут? Они “серьезно страдали от духоты”, томились (томление духа?). “Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна”, потому что Москва, безбожный город, выбранный сатаной для проведения бала, отдавала жар, наверное, адский.

А мотив духоты – ведущий во всем романе Булгакова. Позже литераторы спустятся вниз, в ресторан, в “ад”.

Булгаков называет писателей “сидящими”, и это слово возвращает читателя к началу сцены, к “решетке” Грибоедова. Значит, они узники – чего же? Скорее всего, добровольные узники своих непомерных аппетитов: эти так называемые писатели стремятся воспользоваться всеми льготами, которые дает членство в МАССОЛИТе.

Слово “томились” возвращает нас к гастрономической теме. В этом же ряду еще две реплики: “вместо того чтобы здесь вариться” и “пахло луком”. Последняя рифмуется с фразой из рассказа А. Чехова “Ионыч”: “…половина окон выходила в старый тенистый сад, где весной пели соловьи; когда в доме сидели гости, то в кухне стучали ножами, во дворе пахло жареным луком…” Надо заметить, что и соловьи тоже есть: “Теперь уж соловьи, наверно, поют”. И здесь уместно напомнить название главы – “Дело было в Грибоедове”. Люди со времени “Горя от ума” не изменились, да и позже “в них не видно перемены” (А.

С. Пушкин). В фамусовской Москве ценности были те же: “И награжденья брать, и весело пожить”. А “судачки а натюрель” отсылают нас к “форелям”, на которые зван Фамусов.

Так Булгаков помогает читателю увидеть вещи и явления в их настоящем виде.

Прочитав сцену, обращаем внимание на то, что она вся построена по принципу ресторанного меню: автор перечисляет литераторов, называя их по фамилиям, дает краткие характеристики их качеств и указывает на их стоимость в иерархии МАССОЛИТа. Напомним, что они к тому же “томились” и “варились”. Писатели, “инженеры душ”, превращались на глазах читателей в ингредиенты вкусного блюда.

Итак, их имена в прейскуранте меню – это говорящие фамилии: Бескудников (“бес” или без чего-то?), ДВУбратский, НЕпременова, ЗАгривов, АБАБков, ГЛУХарев (выделено мною. – Л. З. ), Квант, Лаврович. Фамилия последнего неоднозначна: это и лавровый венок, и кулинарный лавровый лист – высокое и низкое.

Г. Лесскис пишет о том, что у Булгакова “сам подбор… имен и их скандальное склочное поведение создают впечатление страшного, уродливого мира, подобного миру гоголевских уродцев”. В ряду этих “уродцев” выделяется Настасья Лукинишна Непременова, купеческая сирота, автор батальных морских рассказов. Ее псевдоним “Штурман Жорж” – это не только ироническая рифмовка с именем Жорж Санд, но и сатирическое разоблачение стремления советских писателей претендовать на роль властителей дум, “водителей”, “маяков”, указывающих путь читателям. Булгаков с сарказмом говорит о писательнице, создавая контраст между видимостью и сущностью. Так, подлинная задача Настасьи Лукинишны, создательницы батальных рассказов, – спровоцировать скандал, поссорить литераторов, стравить их в склоке или драке: “густым голосом отозвалась”, “подзудила”. “Радость загорелась в маленьких глазках Штурмана Жоржа”, когда закипели страсти.

Прибавьте к этому содержание ее двусмысленных реплик. И результат налицо: “Начался шум, назревало что-то вроде бунта”.

Булгаков использует гоголевские и чеховские краски в описании внешности сатирических персонажей, особое внимание уделяя какой-нибудь яркой детали. Это “неуловимые глаза” беллетриста Бескудникова (вспомните секретаря редакции Лапшенникову “со скошенными к носу от постоянного вранья глазами”), “желтые туфли на резиновом ходу” поэта Двубратского. Портреты остальных литераторов автор не описывает: слишком уж они все одинаковые и безликие.

Сатирическому разоблачению служат в авторских ремарках глаголы говорения, отвечающие ролевой функции каждого из персонажей: “проворчал Двубратский”, “смело заговорил автор популярных скетчей Загривов”, “ядовито и горько сказал новеллист Иероним Поприщин”, “прогудел… критик Абабков”, “вставил кто-то из угла”, “врезался в склоку Глухарев-сценарист”, “вскричал Денискин”.

Итак, разговор литераторов сводится к двум темам – гастрономической и дачной. Дачный поселок на Клязьме Перелыгино – это, конечно же, знаменитое Переделкино. Для литераторов, собравшихся в Грибоедове, это, с одной стороны, “соловьи”, “рай”, когда “один в пяти комнатах”, а “Лаврович один в шести… и столовая дубом обшита” (опять “квартирный вопрос” и развитие гастрономической темы), с другой – “ненавистное Перелыгино”, потому что они не имеют к нему доступа.

А получают дачи “наиболее талантливые”, “генералы”, что совершенно совпадает с установленной Сталиным иерархией в искусстве.

Перечисление достоинств дачной жизни совершенно затмевает реплику Штурмана Жоржа о том, что там “лучше работается”. И в конце эпизода все литераторы объединяются в своей зависти и ненависти к тем, кто получил дачу в Перелыгино. Все вместе “стали звонить”, “позвонили” и совершенно “расстроились”, узнав, что Лаврович ушел на реку.

Великолепна ирония Булгакова, выраженная только одним вводным словом “конечно”: “Наобум позвонили в комиссию изящной словесности… и, конечно, никого там не нашли”. А тот, кого ожидали литераторы, председатель правления МАССОЛИТа М. А. Берлиоз, упоминается всего два раза, причем называют его не очень уважительно: “хлопец” и “он”. Не дождавшись его, все двенадцать литераторов “ровно в полночь… спустились в ресторан”, или в “ад”.

После работы над этим эпизодом предлагаем учащимся самостоятельно проанализировать (письменно) сцену из любой главы романа, в которой наиболее ярко проявились особенности стиля Булгакова-сатирика. Например:

Последние похождения Коровьева и Бегемота (глава 28). Вечер в ресторане Грибоедова (глава 5). Коровьевские штучки (глава 9). Кружок поющих альпинистов (глава 17).

Вести из Ялты (глава 10).