|  | 

Бытийные аспекты личности в философских одах и эстетических манифестах

<

p>В философских одах Державина человек сталкивается лицом к лицу с вечностью. В поздней философской лирике понятие вечности может конкретизироваться через идею божества и картину мироздания, космоса в целом (ода “Бог”, 1780-1784), через понятия времени и исторической памяти (ода “Водопад”, 1791-1794), наконец, через идею творчества и посмертной вечной жизни человеческого духа в творении (ода “Памятник”, 1795. стихотворение “Евгению. Жизнь Званская”, 1807).

И каждый раз в противопоставлении человека и вечности человек оказывается причастен бессмертию. Написанная под явным влиянием ломоносовских духовных од ода “Бог” практически ломоносовскую картину бесконечности космоса и непостижимости божества, используя каноническую строфу ломоносовской торжественной оды: Светил возжженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. На фоне этой грандиозной космической картины человек не теряется только потому, что в нем сочетаются земное и божественное начала: Я связь миров, повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих, Черта начальна божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь – я раб – я червь – я бог! Таким образом, человек сочетаем смертность тела с бессмертием духа: “Мое бессмертно бытие; // И чтоб чрез смерть я возвратился, // Отец! в бессмертие твое”. Следующую стадию развития этой мысли можно наблюдать в большой философско-аллегорической оде “Водопад”.

Как всегда, Державин идет в ней от зрительного впечатления: в начале поэмы он описывает водопад Кивач на реке Суне в Олонецкой губернии. Алмазна сыплется гора С высот четыремя скалами, Жемчугу бездна и сребра Кипит внизу, бьет вверх буграми Шумит – и средь густого бора Теряется в глуши потом. Водопад сравнивается с человеческой жизнью, и далее эта аллегория развивается очень последовательно: “Не так ли с неба время льется // Честь блещет, слава раздается?”; “О слава, слава в свете сильных! // Ты точно есть сей водопад “. Державин далее вводит в аллегорию Потемкина, приближенного к трону и опального Румянцева, обыгрывая их фамилии. Румянцев описывается метафорами, созвучными его фамилии: “как румяной луч зари”, “в венце из молненных румянцев”. Напротив, яркая и громкая прижизненная слава Потемкина, как и сама его личность, уподобляются в оде Державина великолепному, но бесполезному водопаду: Дивиться вкруг себя людей Всегда толпами собирает, – Но если он водой своей Удобно всех не напояет.

Румянцев же аллегорически сравнивается с ручьем: Не лучше ль менее известным, А более полезным быть; И тихим вдалеке журчаньем Потомство привлекать с вниманьем?. Общечеловеческий характер имеет комментарий к следующей строфе в “Объяснениях”: “Водопады, или сильные люди мира, тогда только заслуживают истинные похвалы, когда споспешествовали благоденствию смертных”: Услышьте ж, водопады мира! О славой шумные главы! Ваш светел меч, цветна порфира, Коль правду возлюбили вы, Когда имели только мету, Чтоб счастие доставить свету. В эволюции жанра философской оды Державина наблюдается тенденция к конкретизации ее объекта: от общефилософской проблемы к общечеловеческим аспектам личностного бытия (ода “Бог”) к осмыслению в русле этих проблем конкретных судеб своих исторических современников (“Водопад”), а затем объект философской лирики – человек вообще, сливается с ее субъектом – автором философской оды, и она преобразуется в эстетический манифест: размышление поэта о своей личности и творчестве, о своем месте в своей исторической современности и о посмертной жизни поэтического духа, воплощенного в стихотворных текстах (“Мой истукан”, 1794; “Памятник”, 1795; “Лебедь”, 1804; “Признание”, 1807; “Евгению.

Жизнь Званская”. 1807). Пора подведения итогов поэтической жизни ознаменована вольным переводом оды Горация “Exegi monumentum…” под заглавием “Памятник” (1795), где нараяду с переводом Горация (“Так! – весь я не умру, но часть меня большая, // От тлена убежав, по смерти станет жить”), Державин вводит в свой текст конкретную поэтическую самооценку: как таковой, этот мотив тоже является горацианским, но его реалии – это поэтическая биография Державина: Что первый я дерзнул в забавном русском слове О добродетелях Фелицы возгласить, В сердечной простоте беседовать о Боге И истину царям с улыбкой говорить. Этот же мотив – поэтического бессмертия в духе и творчестве – развивается в еще одном вольном переводе из Горация, стихотворении “Лебедь”: Да, так!

Хоть родом я не славен, Но, будучи любимец муз, Другим вельможам я не равен, И самой смертью предпочтусь. Не заключит меня гробница, Средь звезд не превращусь я в прах, Но, будто некая цевница, С небес раздамся в голосах. В послании “Евгению. Жизнь Званская”, в результате знакомства Державина с Евгением Болховитиновым, автором “Словаря русских светских писателей”, попросившим у Державина сведений о его жизни и творчестве, снова используется мотив распорядка дня, интерпретированный более широко – как воспроизведение образа жизни, который через совокупность бытовых привычек и ежедневных занятий может сформировать представление об образе человека.

Державин описывает свою жизнь и задумывается о неизбежной смерти: только память о нем способна пережить его. С просьбой помнить его обращается автор к адресату, слушавшему его при жизни: Ты слышал их – и ты, будя твоим пером Потомков ото сна, близ Севера столицы, Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром: “Здесь Бога жил певец, Фелицы”. Отвечая на просьбу Евгения Болховитинова о доставке ему сведений о своей жизни и творчестве, Державин написал: “Кто вел его на Геликон И управлял его шаги? Не школ витийственных содом: Природа, нужды и враги”. Объяснение четырех сих строк составит историю моего стихотворства, причины оного и необходимость…”.

Без того, что Державин достиг в своем творчестве, намного превысив поэтические достижения своих предшественников и современников, русская поэзия не поднялась бы до важнейшего открытия лирики русской романтической школы. Автопсихологизм Жуковского, Батюшкова, Баратынского – это следующий шаг поэзии вслед за автобиографизмом Державина. Органическое же слияние автобиографизма и автопсихологизма осуществилось в лирике Пушкина.

Так определяется место Державина в истории русской поэзии: он – связующее звено национальной поэтической традиции, переходная фигура на пути от рациональной лирики к поэзии “чувства и сердечного воображения”.

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (2 votes, average: 5.00 out of 5)

Твір на тему: Бытийные аспекты личности в философских одах и эстетических манифестах




Бытийные аспекты личности в философских одах и эстетических манифестах
Copyright © Школьные сочинения 2019. All Rights Reserved.
Обратная связь: Email