Цветопись в поэзии С. А. Есенина

Цветопись в поэзии Сергея Есенина Как рождается поэт? С чего начинается “пробуждение творческих дум”? С красоты, не увиденной другими?

С радостного удивления перед открытием неведомого и чудесного? С душевной ранимости и сострадания всем горестям и “слезам людским”? Кто знает? Но без умения видеть мир по-своему, без способности сопереживания, без впечатлительности и искренности нет поэта. “Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде.

Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов” (“Автобиография”). Так начинался Сергей Есенин. И глаза, и уши поэта жадно впитывали в себя многоцветный, многозвучный мир: внешние зори, бешеный рев вьюги, запах смолистой сосны, песня тальянки, копны свежие и рыжие стога, горластые гуси и черная глухарка с ее заунывным карком… В 1905 году Блок написал статью “Краски и слова”, где сетовал, что современные писатели не обращают внимания на зрительное восприятие.

Тоска по цвету была реакцией на символизм, который становился все глубокомысленнее. Блок предсказывал появление поэта, который принесет в русскую поэзию русскую природу со всеми ее “далями” и “красками”. Этим поэтом стал Сергей Есенин. Первых своих читателей молодой поэт пленил тем, что как бы повел их по забытой ими земле, заставляя всматриваться в ее красоту и вслушиваться в ее звоны и тишину.

“Я покинул родимый дом, голубую оставил Русь” – Есенин залил родные пейзажи голубизной, стремясь показать нам просторы Родины. Впечатление синевы Есенин создает настойчиво и последовательно: “В прозрачном колоде заголубели долы”, “летний вечер голубой”, “синяя вьюга”. Голубой цвет – это любимый цвет Есенина. И совпадение это, очевидно, неслучайно, так как синий цвет “голубой” считался цветом символическим, “божественным”. А когда надо предать пейзажу звучность, Есенин употребляет малиновую краску: “О Русь – малиновое поле и синь, упавшая в реку”.

Правда, пользуется он ею редко и бережно, словно бережет эффект “малинового звона”. Чаще заменяет малиновые “земли” менее изысканными – рябинно-красными: “Покраснела рябина, посинела вода”. Очень характерно для поэта и пристрастие к желто-золотому. В этой гамме выдержаны все его “автопортреты”.

И это не случайно. В образе, запертом на замок тайного слова его “языческой” фамилии, образе, который расшифровывался как осень – есень – ясень – весень, Есенин видел как бы указания на свое предназначение в мире. И поскольку молодому Есенину его судьба видится в “золототканом цветении”, то, естественно, акцент делается на значении весень: желтая, осенняя появляется редко, мельком, а там, где не обойтись без желтого, он употребляет, не жалея, золота: “Луна над крышей, как злат бугор”, “Не снились реки златых долин”, “Где златятся рогожи в ряд”, “Лижут сумерки золото солнца…”, “Хвойная позолота”, “Зелень золотистая”. Нет ни увядания, ни смерти, осень – золотых дел мастер -” златит холмы”.

Увядающие листья приравниваются к плодам (“На шелковом блюде опада осин”), и тем самым снимается пронзительность “тоскования”, с которым у зрелого Есенина связано переживание и изображение умирающей природы. Но каждый раз, когда в ранних, еще веселых и легких стихах звучит мотив “погибшей души”, в перламутровую, ясеневую “свежесть” врывается горький желтый цвет: Весной и солнцем на лугу Обвита желтая дорога, И та, чье имя берегу, Меня прогонит от порога. Желтая дорога – дорога в никуда. Желтая, потому что замкнулся жизненный круг, окончен жизненный цикл – от зимы до осени, – по желтой дороге возвращаются: умирать… Желтая, несмотря на то, что обвита весной и солнцем!

Есенин доказал, что цветовой образ может быть “тучным”; с помощью слов, соответствующим краскам, поэт сумел передать самые тончайшие эмоциональные оттенки души. Чаще всего один из основных цветов Есенина, красный или желтый складывается из множества оттенков: рыжие щенята, ржаной закут, злотые глаза – в “Песне о собаке”, багряные кусты, алый сок ягод, розовый закат – в “Не ходить, не мять в кустах багряных..”. Я считаю, что есенинский пейзаж не только свеж и ярок, он еще и пахнущий и звучащий. Запахи у поэта так же вещественны, как и краски. Есенин создает как бы “букеты” запахов, крепость которым придают запахи, простые и сильные, почти грубые: “рыхлыми драченами”, “укропом вялым”, а своеобразие – наличии медовой доминанты – “пьяный пах медовых сот”.

Есенин угадывает медвяное и в запахах вроде бы вовсе не медовых: остром – осиного гнезда (“пахнет ромашкой и медом от ос”), резком – мужичьего пота (“слаще меда пот мужичий”). Даже в той сложной смеси, в том воздушном настое который так специфичен для православной церкви, Есенин улавливает этот древний, языческий запах: “Литии медовый ладан”, “Пахнет яблоком и медом по церквам твой кроткий Спас”. Картина будет неполной, если не обратить внимания и на есенинские “обонятельные” метафоры: “Хлебной брагой льет теплынь”, “запах трав от бабьей кожи”, “запах меда от невинных рук”.

Доступны поэту и оттенки звука, которые недоступны обычному слуху: “Звенит, как колос, с земли растущий снег”, “звон надломленной осоки”. Почти в каждом стихотворении Есенина слышны звоны. Цвет.

Запах. Звук. Живая, празднично – яркая, сверкающая цветами всех переливов русская жизнь – все это Есенин принес с собой, как бы олицетворив то самое “стремление к разрыву с отвлеченным”, которое Блок считал спасительным для русской поэзии.