Кем быть, каким быть – подскажет литература

Ратуя за сохранение Сочинения в качестве формы проверки знаний по литературе, многие трактуют его как “страшилку”: изложения и тесты, по их мнению, не заставят читать программные произведения по доброй воле. Однако практика последних пяти лет показывает, что юное поколение умеет приспособиться ко всему – особенно “в условиях рынка”. Каждый год издаются и переиздаются огромными тиражами наборы разнообразных шпаргалок. Не хочешь читать отечественную классику (о мировой и речи нет: “не до жиру”… если даже “Евгения Онегина” и “Героя нашего времени” читают в пересказах) – к твоим услугам “изложение содержания”.

И давно уже никто, кроме немногочисленных чудаков, не пытается заинтересовать своих питомцев самим произведением, побудить их вглядеться в его героев хотя бы с такой, вроде бы чисто утилитарной точки зрения: кем быть, каким быть?

В свое время известный педагог-словесник Л. С. Айзерман показал преимущества так называемого закона сцепления, исходящего из того, что, “пройдя” одно произведение, ученик способен вспомнить о нем при изучении следующих и сопоставить героев в чем-то существенном.

Разумеется, главная задача преподавания литературы – формирование личности учащегося, его мировоззрения, нравственных устоев и вкусов. Но разве не связан со всем этим его выбор будущей Профессии? И здесь неоценимы возможности, которые ему предоставляет литература.

В числе героев комедии “Горе от ума” – малопривлекательные чиновники: бездельник Фамусов и “деловой” во имя собственной карьеры Молчалин. Но ведь чиновники и Чичиков, и Порфирий Петрович из “Преступления и наказания”, и Аракчеев со Сперанским. Мы сегодня говорим о засилье бюрократов, об их корыстолюбии, приспособленчестве и карьеризме, и есть среди них духовные наследники вышеназванных персонажей, причем не только непривлекательные.

Как бы нам пригодились сегодня профессионализм блистательного психолога Порфирия и умение выбирать себе в помощники талантливых людей – пусть и в интересах собственной карьеры – Сперанского.

В том же “Горе от ума” есть “вояка” Скалозуб, умелец получать ордена за сидение в траншеях и чины – когда “вакансии как раз открыты”. Разве он не “в родстве” с лермонтовским драгунским капитаном и с толстовскими Бенигсеном, Бергом, Друбецким и разве не противостоят им подлинные защитники Отечества, такие как Максим Максимыч из “Героя нашего времени”, Андрей Болконский, Денисов, Раевский, Багратион, Кутузов? И помня о них, глубже понимаешь трагедию Печорина или Вулича, которые безукоризненно отважны, но погружены в свои страстишки.

В этом же плане врач по своей будущей профессии Базаров намного ближе к Фаусту Гете, чем к Старцеву – Ионычу Чехова. Последнего интересуют лишь деньги.

Уместно сопоставить и людей творческих. Поэт Ленский, например, пишет “темно и вяло” и вряд ли одарен настолько, как Мартин Иден Лондона или Мастер Булгакова. И психолог из него никакой.

Это беглое сопоставление можно расширить, если вспомнить “лучших по профессии” в более близкой нам по времени литературе: полководца Гудериана из романа Георгия Владимова, “доктора” Устименко из трилогии Юрия Германа или “дамского мастера” из одноименного рассказа И. Грековой.

Это не “столбовая дорога”, а лишь одна из тропинок применительно к “массовой школе”. Но она приобретает более глобальное значение в специальных учебных заведения, нацеливающих школьников не на весь спектр профессий, а лишь на одну из них, вроде бы “выбранную”. Дело в том, что с первого же дня многие начинают колебаться в своем выборе и готовы – по тем или иным причинам – изменить его.

Более чем полвека работы в разного типа школах, техникумах и ПТУ убедили меня в том, что преподавание литературы в обычном и специальном учебных заведениях должно существенно различаться. Исходя из размышлений, изложенных выше, я за последние несколько лет осуществил эксперимент частичной “профессионализации” по двум основным специальностям в колледже № 17 архитектуры и менеджмента в строительстве (работаю здесь последние четверть века).

Сентябрь на первом курсе я посвятил особого рода “вступлению в профессию”, различному для будущих архитекторов и менеджеров. Первым достались “Неведомый шедевр” Бальзака, “Портрет” Гоголя (в прошлом году – композиция по “Гойе” Фейхтвангера), “Муки ада” Акутагавы, “Моя жизнь” Чехова, “Венера Капитолийская” Марка Твена, “Последний лист” О. Генри, “Зодчие” Кедрина, “Хранитель древностей” Домбровского и “Последнее лето Клингзора” Гессе. Вторым – “Дамское счастье” Золя, “Мертвые души” Гоголя, “Гобсек” Бальзака, “Человек, соблазнивший Гедлиберг” и та же “Венера Капитолийская” Твена, ” Роман (бессмертное произведение) биржевого маклера” и “Пути, которые мы выбираем” О. Генри, “Золотой теленок” Ильфа и Петрова и “Алхимик” Коэльо.

Читал я сам: что мог – целиком, иное – фрагментами (многие из моих студентов потом доставали эти книги и дочитывали или перечитывали их). “Закон сцепления” осуществлялся во многом спонтанно. Так, “Последний лист” и “Неведомый шедевр” объединялись профессионализмом “шедевр” и трагическими судьбами художников-неудачников: нищего пьяницы Бермана и богатого сумасброда Френхофера. Программные “Мертвые души” (в порядке повторения) сопоставляли Чичикова с “двумя комбинаторами” из “Золотого теленка”, в связи с чем ставился вопрос, несколько лет назад заданный исполнителю роли Бендера Сергею Юрскому: “Сейчас время Бендера или время Корейко?” Бездарный архитектор из “Моей жизни” противопоставлялся несправедливо забытому создателю Алма-Аты Зенкову, параллельно с рассказом о котором читались “Зодчие”. “Муки ада” и “Венера Капитолийская” также предупреждали о возможной несправедливости судьбы по отношению даже к одаренному человеку. “Венера Капитолийская” предлагалась не только будущим архитекторам, но и менеджерам: и те, и другие постигали роль “пиара” в успехе или неуспехе произведений искусства (идея эта была подсказана студентом).

На втором и третьем курсах литературы по учебному плану не полагалось. Поэтому на занятиях по предмету “Русский язык как средство общения” обсуждались статьи из газет и журналов (“Известия”, “Культура”, “Новая газета”, “Новое время”) и давались темы для сочинений: “Чем меня привлекает моя будущая профессия?”, “Мой город”, “Примечательный микрорайон”, “В каком городе я хотел бы жить?” и др.

Наконец, на пороге самостоятельной жизни обсуждались дискуссионные статьи из самых свежих публикаций и писались в какой-то мере итоговые работы на тему: “В чем одаренность архитектора (менеджера)?”, “Какой тип темперамента наиболее благоприятен для моей профессии?”, “Моя профессия в художественной литературе” и, наконец, “Не заблудился ли я, поступив именно на это отделение колледжа?”.

Было два случая, когда писавшие признавались, что сделали неудачный выбор: один – на первом курсе, когда девочка уже в сентябре выражала недоумение, зачем родители “поступили” ее на отделение менеджмента; второй – на третьем курсе: юноша, не поступив в физкультурный институт, под давлением родителей же, спортсменов, “обжегшихся на молоке и дующих на воду”, три года неизвестно зачем занимал чужое место на отделении архитектуры, оставаясь в душе футболистом и собирая коллекцию спортивных сувениров. Сочинения же подавляющего большинства говорили о том, что выбор сделан правильно.

“…Возможность написать свою музыку в камне привлекает меня, наверное, превыше всего в моей профессии”.

“Я думаю, что задача, которая лежала перед Гойей, актуальна для всех представителей творческих профессий, будь то музыканты, художники, литераторы, актеры…”

“Пока читался текст, меня не покидала мысль о том, что это не просто знакомые мне ощущения, – такие чувства испытывает обязательно каждый истинный Художник… Таким именно художником и был Франсиско Гойя”.

“…Архитектор – это профессия творческая, а для всех творческих людей, на мой взгляд, в первую очередь важна неординарность, индивидуальность, яркость личности… Такие люди способны выдумывать самые невероятные вещи, найти неожиданный подход к делу и шокировать всех новаторским решением. Творческий человек должен быть помешан на своем деле, должен жить своим искусством… чтобы суметь привнести что-то новое, продвинуть, перевернуть искусство. Тут нужна героическая смелость и вера в себя…”

“Сантьяго, говоря профессиональным языком, смог “раскрутить” дело своего хозяина… Моя будущая профессия будет связана с маркетингом, поэтому я считаю, что оба произведения – “Алхимик” и “Дамское счастье” – имеют отношение к моей будущей профессии…”

“Сантьяго чем-то похож на Октава Муре из “Дамского счастья” Золя… Но… он лишь помощник, и он может только предлагать что-либо: пока хозяин не даст разрешения, он не может ничего сделать. А Муре – хозяин и инициатор разных идей. Он увеличивает площадь магазина, вводит различные ухищрения для того, чтобы увеличить прибыль.

Если бы Сантьяго мог, он бы тоже постоянно вводил что-нибудь новенькое”.

“Он оказался отличным, полным превосходных идей менеджером. Сантьяго сделал рекламу, чуть менее размашистую, но не менее эффективную, чем в романе Эмиля Золя “Дамское счастье” сделал Октав Муре…”

“Эти произведения рассказывают о “секретах” торговли. Дело, кстати, не в размерах магазина, ведь глобальная идея – “завлекание” и реклама… Я думаю, это часть моей будущей профессии: ведь мне тоже придется придумывать, чем и, главное, как привлечь покупателей и клиентов”.

“…Сангвиник… – идеальный темперамент для менеджера. От него прямо веет доброжелательностью, он, как никто другой, умеет убеждать. Мягко так, ненавязчиво.

Но от него не уйти: даже если ничего не нужно, все равно купишь то, что он тебе предлагает. Сангвиник поражает своим обаянием и умением очаровывать”. (“То есть обманывать покупателя?” – задаю я провокационный вопрос, и вокруг него разгорается дискуссия).

При цитировании умышленно смешаны высказывания первокурсников и третьекурсников. Дело не в возрасте и не в количестве полученных знаний и пройденных “практик”.

Важно, что студенты правильно представляют себе то дело, которым собираются заниматься, и свою роль, свое место в профессии. И помощь в выборе и осознании пути им оказала литература, в том числе – высочайшая мировая классика (Бальзак, Золя, Марк Твен, Гессе, Фейхтвангер, О. Генри), до которой у большинства из них вряд ли дошли бы руки, не будь эксперимента.