Мелочи жизни, убивающие человека (по коротким рассказам)

Антон Павлович Чехов – замечательный русский писатель и драматург, мастер короткого рассказа. В 80-е годы прошлого века писатель приходит в литературу с миниатюрными рассказами, поднимающими далеко не шуточные проблемы. Уже ранние произведения Чехова, печатавшиеся в юмористических журналах, не были невинными шуточками.

Его юмор сатирически заострен и направлен против политической реакции, ее убийственного влияния на все живое. Его рассказы: “Хамелеон”, “Смерть чиновника”, “Толстый и тонкий”, “Брожение умов”, “Маска” – высмеивают самодуров и деспотов, а также и тех, кто готов унижаться перед денежными мешками, теряя человеческое достоинство. Вот встретились два человека: “толстый” и “тонкий”.

Два бывших соученика гимназии, искренне обрадовавшись встрече, но в разговоре выясняется, что один из них “коллежский асессор”, а другой – тайный советник. “Тонкий вдруг побледнел, окаменел…” Маленький чиновник, весь пропитанный духом чинопочитания, уже не видит перед собой товарища, перед ним – “их превосходительство”. “Он съежился, сгорбился, сузился…” Дружескую беседу заменяет почтительное, до тошноты, бормотанье: “Милостивое внимание вашего превосходительства… вроде как бы живительной влаги…” Рассказ резко делится на две части: первая – встреча двух друзей, вторая – двух чинов. Чехов в своих рассказах обходит политические вопросы, он пишет только о будничном, мелочном, но в них звучит неприкрытая боль и протест писателя-гуманиста об униженном и задавленном нищетой человеке. “Никто не понимал так ясно и тонко, как Антон Павлович, трагизм мелочей жизни, никто до него не умел так беспощадно правдиво нарисовать людям позорную и тоскливую картину их жизни в тусклом хаосе мещанской обыденщины”,- писал А. М. Горький. В чеховских рассказах за смешным все чаще выступает горькое, порой даже трагическое. Вот, например, в рассказе “Смерть чиновника” “экзекутор” Иван Дмитриевич Червяков отправился в театр, там он чувствовал себя на верху блаженства, пока не чихнул и “обрызгал” лысину генерала.

Червяков почтительно извинился, но, боясь показаться невежей, еще раз раскланялся. – Ах, полноте… Я уже забыл, а вы все о том же! – сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.

Червяков же по-своему трактует поведение генерала. Ему кажется, что генерал обижен насмерть, никогда не забудет эту обиду: “Забыл, а у самого ехидство в глазах! – подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала.- И говорить не хочет. Надо бы ему объяснить, что я вовсе не желал”. Чиновник умер от страха перед генералом даже не своего, а чужого учреждения, так как не пресмыкаться червяковы не могут, они всегда найдут своих бризжаловых. В рассказе “Унтер Пришибеев” автор показывает не просто грубого невежду, а унтера, который в нем полностью заслонил человека.

Лицо у него “колючее”, а голос “придушенный”. Он не говорит, а отчеканивает каждое слово, точно командуя. Речь его лишена какого-либо смысла и человеческих интонаций.

Но за всеми этими бессмысленными и полубессмысленными выражениями вроде – “выходит причина аттестовать всякое обстоятельство во взаимностям” или “утоплый труп мертвого человека”,- за всем этим скрыто одно, главное, что вдохновляет унтера на скандалы, побои, крики и доносы: “Где это в законе написано, чтобы народу волю давать?” Сама жизнь в его представлении – нечто подозрительное, не вполне соответствующее своду законов, требующее неукоснительного надзора, неусыпной слежки. Может быть, самое страшное в Пришибееве то, что сильнее его самого. Так велика сила всеобщей пришибеевщины, так неизлечимо воспитан он всей своей судьбой, что предстает перед нами не просто “лицом”, но и олицетворением пришибеевского уклада, строя жизни. В первой редакции унтер, услышав приговор – на месяц к аресту, в недоумении разводил руками: “За что?!” Зрелый Чехов вносит в концовку гениальный штрих. После слов унтера: “За что?!” – появляются строки о том, как “выйдя из камеры и увидев мужиков, которые толпятся и говорят о чем-то, он по привычке, с которой уже совладать не может, вытягивает руки по швам и кричит хриплым голосом: “Наррод, расходись!

Не толпись! По домам!” Чеховские рассказы о толстых и тонких, о хамелеонах, об умершем от страха чиновнике Червякове, о мелкоте, которую били и крыли тузы, о протестантах на словах, бунтовщиках на минуту – создали картину действительности, говорили о той атмосфере социальной подлости, о том искажении человеческой личности, которое определяло жизнь в самодержавной бюрократической России.