“Мильон терзаний” (конспект)

Комедия “Горе от ума” это и картина нравов, и галерея живых типов, и жгучая сатира, и больше всего комедия. Как картина она громадна. Ее полотно захватывает длинный период русской жизни – от Екатерины до императора Николая. В группе двадцати человек отразилась вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний ее дух, исторический момент и нравы. И все это с такою художественною, объективную законченностью и определенностью, какая далась только Пушкину и Гоголю.

Пока будет существовать стремление к почестям помимо заслуги, пока будут водиться мастера и охотники угодничать и “награжденья брать и весело пожить”, пока сплетни, безделье, пустота будут господствовать не как пороки, а как части общественной жизни, – до тех пор, конечно, будут проявляться и современном обществе черты Фамусовых, Молчалиных и других. Главная роль, конечно, – роль Чацкого, без которой не было бы комедии, а была бы картина нравов. Чацкий не только умнее всех прочих лиц, но и положительно умен. Речь его кипит умом, остроумием.

У него есть и сердце, и притом он безукоризненно честен. Словом – это человек не только умный, но и развитой, с чувством, или, как рекомендует его горничная Лиза, он “чувствителен, и весел, и остер”. Только личное горе его произошло не от одного ума, а более от других причин, где ум его играл страдательную роль, и это подало Пушкину повод отказать ему в уме.

Между тем Чацкий как личность несравненно выше и умнее Онегина и Печорина. Он искренний и горячий деятель, – а те – паразиты, изумительно начертанные великими талантами, как болезненные порождения отжившего века. Ими заканчивается их время, а Чацкий начинает новый век – и в этом все его значение и “весь ум”. Всякий шаг Чацкого, почти всякое его слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какого-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца.

Весь ум его и все силы уходят на эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому “мильону терзаний”, под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия. Роль Чацкого – страдательная, в то же время она всегда победительная. Живучесть роли Чацкого состоит в отсутствии у него отвлеченностей. Роль и физиономия Чацких неизменна.

Чацкий больше всего обличитель лжи и всего, что отжило, что заглушает новую жизнь, “жизнь свободную”. Его идеал “свободной жизни” определен: это – свобода от всех этих исчисленных цепей рабства, которыми оковано общество, а потом свобода – “вперить в науки ум, алчущий познаний”, или беспрепятственно предаваться “искусствам творческим, высоким и прекрасным”, – свобода “служить или не служить”, “жить в деревне или путешествовать”, не слывя за то ни разбойником, ни зажигателем, и – ряд дальнейших очередных подобных шагов к свободе – от несвободы. Чацкий сломлен количеством старой силы, нанеся ей в свою очередь, смертельный удар качеством силы свежей.

Он вечный обличитель лжи, запрятавшейся в пословицу: “Один в поле не воин”. Нет, воин, если он Чацкий, и притом победитель, но передовой воин, застрельщик и – всегда жертва. Чацкий неизбежен при каждой смене веков. Софья Павловна индивидуально не безнравственна: она грешит грехом неведения, слепоты, в котором жили все, – Свет не карает заблуждений,

Но тайны требует для них! В этом двустишии Пушкина выражается общий смысл условной морали. Софья никогда не прозревала от нее и не прозрела бы без Чацкого никогда, за неимением случая. Она вовсе не так виновата, как кажется. Это – смесь хороших инстинктов с ложью, живого ума с отсутствием всякого намека на идеи и убеждения, путаница понятий, умственная и нравственная слепота – все это не имеет в ней характера личных пороков, а является, как общие черты ее круга.

В собственной, личной ее физиономии прячется в тени что-то свое, горячее, нежное, даже мечтательное. Остальное принадлежит воспитанию. Вглядываясь глубже в характер и обстановку Софьи, видишь, что не безнравственность “свела ее” с Молчалиным.

Прежде всего, влечение покровительствовать любимому человеку, бедному, скромному, не смеющему поднять на нее глаз, – возвысить его до себя, до своего круга, дать ему семейный права. Без сомнения, ей в этом улыбалась роль властвовать над покорным созданием, сделать его счастье и иметь в нем вечного раба. Не ее вина, что из этого выходил будущий “муж – мальчик, муж-слуга – идеал московских мужей!”.

На другие идеалы негде было наткнуться в доме Фамусова. Вообще, к Софье трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее и Чацкий.

После него она одна напрашивалась на какое-то грустное чувство, в душе читателя нет против нее того смеха, с каким он расстается с прочими лицами. Ей, конечно, тяжелее всех, даже Чацкого.