Никита Струве: “Мы страдали Россией… “

– Никита Алексеевич! В советское время имя Вашего деда, Петра Бернгардовича Струве, упоминалось лишь в связи с тем, что он некогда вызвал недовольство Ленина. В подробности полемики, разумеется, не вдавались, зато на всю славную фамилию Струве, многие поколения которой верой и правдой служили и служат России, легла чугунная тень большевистской пропаганды. К сожалению, и в нынешнюю эпоху посткоммунизма многие из россиян остаются в плену чудовищных идеологических догм.

Восстановим, пусть с огромным запозданием, справедливость и на уровне нашей школы. Расскажите, пожалуйста, читателям “Литературы”, учителям-словесникам и школьникам, о семье Струве.

– Наша фамилия немецкая, предки происходят из Шлезвиг-Гольдштайна, город Альтен. Наш предок, Василий (Фридрих Георг Вильгельм) Яковлевич Струве с юности работал в России, вначале в Дерптском университете, затем, уже академиком Императорской Академии наук, – в Петербурге. Он был одним из основоположников российской астрономии, основателем и первым директором ныне всемирно известной Пулковской обсерватории.

Также директором этой обсерватории и академиком был его сын, Отто Васильевич… Вот одна линия фамилии Струве, астрономическая. Она дала действительно много замечательных астрономов. Это, например, родившийся в России и скончавшийся в 1963 году в США Отто Людвигович Струве, по матери он принадлежит к роду математиков Бернулли. Он участвовал в Первой мировой войне, затем в Белом движении, в армии генерала Деникина.

Оказавшись изгнанником из России, достиг выдающихся успехов в США, руководил двумя крупнейшими в стране обсерваториями, способствовал развитию здесь астрономических исследований посредством радиотелескопов. При этом всеми способами помогал своим российским коллегам, пропагандируя их достижения, посылая им научные материалы, а порой и продукты питания… Лондонское Королевское астрономическое общество наградило Отто Людвиговича золотой медалью – четвертой из полученных астрономами Струве.

Это как семья Баха – только в астрономии, поразительная генетическая цепь…

– Но и у гуманитариев Струве – впечатляющие успехи…

– Мой дед, Петр Бернгардович, внук Василия Яковлевича и сын пермского губернатора, уже православного человека и сам православный, прошел сложный путь, абсолютно русский путь выходца из немцев, влюбленного в Россию: через марксизм, социологические искания… Я застал его подростком. По навету одного русского эмигранта в сорок первом году деда арестовали немцы в Белграде как бывшего друга Ленина. Промучили недолго. На прекрасном немецком языке, таком же для него родном, как и русский, он им доказал, что другом Ленина не был.

Но он был страстным антигитлеровцем, в неменьшей степени, чем антисталинцем и антиленинцем…

– Антитоталитарный человек.

– Да. Абсолютно. Он считал, что Германия поругана Гитлером так же, как Россия поругана Лениным и Сталиным. Когда его освободили, он приехал к нам в Париж, тогда оккупированный, и, думаю, оказал на меня некоторое влияние.

Мне было двенадцать-тринадцать лет, но шла война, и мы были взрослее своего возраста. Он мне многое показал, многому научил – как своими, может быть, случайными для него репликами, так и самим своим бытием. Он воплощал идеал Солженицына: жить не по лжи.

Дед для меня – образ человека, который следовал глубокой правде.

Он был человеком, требовательным ко мне – видел во мне не ребенка, внука, а подрастающего человека. Когда однажды в метро я обратился по-немецки к гитлеровскому солдату, он пришел в ярость. “Говорить с ним по-немецки – значит, сотрудничать с оккупантами. Это уже коллаборационизм”.

У нас была оккупация не такая, как в России, не жестокая, не смертоубийственная – но все же… Такое запоминалось.

– Петр Бернгардович был не только выдающимся обществоведом, но и проницательным литератором. Он – автор замечательных статей, глубоко раскрывающих религиозность Лескова, работ о проблемах чистоты литературного и разговорного языка… К гуманитарной ветви фамилии Струве принадлежат также Ваш отец, Алексей Петрович, и Глеб Петрович Струве, автор труда “Русская литература в изгнании: Опыт исторического обзора зарубежной литературы”, выпущенного нью-йоркским Издательством имени Чехова в 1956-м и переизданного Вами в 1996-м…

– Глеб Петрович не только мой дядя и старший брат моего отца, но и мой крестный. А всего у Петра Бернгардовича было пять сыновей, но трое умерли в сравнительной молодости. Один, начинающий писатель, в двадцать пять лет, от туберкулеза, двое других – apхимандрит Савва и Аркадий, секретарь Пражского епископа Сергия, – дожили лет до сорока пяти. Одного я знал, другой был священником в Чехословакии… Глеба Петровича я знал в конце его жизни, так как он жил в Англии, преподавал в Лондонском университете, затем был профессором в Калифорнии.

Он тоже был очень честным человеком, интеллектуалом, написал лучшую книгу о русской литературе в изгнании, к тому же как поэт был участником этой литературы. Но он не был ярким собеседником. Кстати, и мой дед был не оратором, может быть, отчасти и поэтому его политическая деятельность не удалась – ни в России, ни в эмиграции.

А причина была в том, что он продумывал каждое свое слово, или, как пишет Лидия Корнеевна Чуковская о Солженицыне, он слышал, что говорит.

– Но он был выдающимся публицистом, с абсолютным чувством слова…

– Да, конечно, он прекрасный русский писатель, а не оратор потому, что в речи подбирал каждое слово, чувствовал возможности каждого произносимого им слова, искал единственно верное. Даже мы, Дети, смеялись над его паузами между словами. Он постоянно искал глубинно точное слово.

– Ваш отец тоже занимался литературой?

– И мой отец был образованным, культурным человеком, но университет не окончил, может быть, потому, что время его молодости пришлось на эмиграцию, скитания. Дед помог ему стать книготорговцем, но книготорговец он был плохой и в итоге разорился. Скорее, у нас был не магазин, а своего рода частная библиотека. Я вырос среди книг и среди людей, которые приходили эти книги покупать, обсуждать, у нас бывало много интересных людей, всех не перечислить.

Вспоминаю, например, популярного ныне и в России литературоведа и критика Константина Васильевича Мочульского и совершенно забытого историка Осипа Левина. У нас вообще бывало много людей из русско-еврейской интеллигенции. Большим уроком ответственности это стало во время войны.

До сих пор слышу ночной стук в дверь, в дверь соседней квартиры, это пришла полиция арестовывать соседа, еврея польского происхождения, а в это время у нас скрывался публицист Петр Яковлевич Рысс, кто-то еще… Вначале французские власти отдали оккупантам иностранных евреев, к тому же стариков… Это одно из особых воспоминаний моей юности – о нашествии насилия, зла. Насилия в чистом виде, дьявольского насилия. Помню и то, как уже в сорок пятом году из нашего дома люди советской военной миссии выкрали невозвращенца, молодого студента-медика…

Слышал крики: “Спасите, помогите, товарищи!” Я был один дома, подбежал к окну и увидел стремительно удалявшийся черный автомобиль. Потом мы сходили в эту квартиру – взломанные двери, кровь, следы борьбы… Чтобы это не осталось незамеченным, обратились в газеты, привлекли к этой истории внимание. Закончилось тем, что советскую военную миссию, чувствовавшую себя в Париже как дома, отозвали… Но что стало с этим человеком, где его ликвидировали, мы так и не узнали.

Вообще, подобные кражи людей во французской провинции были довольно часты. Это называлось “охота за черепами”. Так же они орудовали впоследствии и во Вьетнаме, когда Франция вела там войну, потому что некоторые невозвращенцы записались во французскую армию…

Это из памятных воспоминаний.

– Для всех нас очень важных, особенно если помнить, что Вы росли в книжном мире, и это определило и Вашу профессиональную судьбу…

– Здесь, думаю, есть и генетическое, продолжающееся сегодня в некоторых моих внуках. Линия астрономов Струве сейчас, к сожалению, прервалась… Но мой сын – профессор японского языка в университете, внучка – преподаватель английского языка в Нантеровском университете, где я преподавал более сорока лет. Не знаю пока, как будет с правнуками, но здесь, несомненно, есть какая-то линия. Я в молодости долгое время не знал, что с собой делать, чем заняться – французским языком, философией, арабским языком, долгое время больше читал по-французски, увлекался французской поэзией, по-русски литературу стал читать сравнительно поздно, но мне встретился очень хороший профессор русистики, Пьер Паскаль, который стал моим другом…

Удивительный человек. Он был в России в военной миссии, принял русскую революцию, потом разочаровался в своих надеждах… Он был католик, но антибуржуазного склада, разочарованный в буржуазности Франции.

Среди его студентов было много коммунистов, левых… Но он никогда ничего не навязывал. Не читал лекции, а комментировал произведения, переводы… Он для меня пример того, как нужно преподавать, я старался ему следовать, когда в итоге понял, что моя стезя – в русистике.

Мы страдали Россией, знали все, что в ней происходит, нужно было что-то сделать для нее, принести какую-то пользу…

– Вот важная для нас проблема, и надо бы узнать Ваше мнение о ней. Сейчас в российскую школу, я бы сказал – на административном, а не на просветительском основании хотят ввести дисциплины, связанные с религией, прежде всего с православием. Что, на мой взгляд, очень упрощает то религиозное переживание, которое возникает у человека в храме.

К тому же наши школы обычно многоконфессиональны, не говоря о том, что дети первоначально по своему опыту вынужденные агностики…

– Да, у молодого поколения отношение к религии разное. Но все трое моих детей, да и восьмеро моих внуков – православные. Во Франции ставились вопросы, подобные тем, что возникают сегодня в российском образовании… Во всяком случае нужен курс по истории религий, по основам религиозной культуры, но я боюсь огосударствления религии, огосударствления православия…

Я скептически отношусь к такому поголовному обучению, которое будут насаждать. Это будет нравоучение скорее, чем просвещение.

– Вы – директор издательства YMCA-Press, в свое время впервые издавшего “Архипелаг ГУЛАГ”, другие произведения Александра Солженицына, а ныне активно работающего в России вместе с замечательным издательством “Русский путь”… Труды Ваши значительны и благотворны для полноценного интеллектуального развития России. Но что из сделанного Вами Вы особенно цените и что Вам еще хочется дать Вашей русской родине?

– Я сделал не так много, но во время хрущевских гонений на церковь написал и издал книгу на французском языке “Христиане в СССР”. Она вызвала большой резонанс, считаю, что здесь я принес России пользу. Моя книга прозвучала.

Также я одним из первых написал – вначале по-французски, потом перевел на русский – книгу о Мандельштаме, где тоже коснулся религиозной, христианской подоплеки его судьбы, его творчества (переиздана в 1992 году в Томске. – С. Д.)… Выпустил двуязычную антологию русской поэзии XIX и XX веков в своих переводах и с моими предисловиями…

Многое я делал, отвечая на внутренние, а не только на внешние потребности. Старался издавать то, что мне хотелось. С 60-х годов прошлого столетия руковожу издательством, книжным магазином, культурным центром YMCA-Press в Париже, редактирую Вестник РХД тоже уже целых полвека.

Перевожу на русский книгу о русской эмиграции, вышедшую в Париже в 1996-м… Первый раз я смог приехать в Россию на шестидесятом году жизни, и теперь упущенное не по моей вине мне надо наверстывать.