Образ автора и главного героя в романе “Евгений Онегин”

“Евгений Онегин” – пожалуй, самое трудное для понимания произведение русской литературы. Про него не скажешь словами Твардовского: “Вот стихи, а все понятно, все на русском языке”. Язык этого романа (в широком смысле, не только лингвистическом) довольно сложен для нынешнего читателя. Да и не все современники поэта понимали этот язык. Однако они верно уловили, что художественный нерв “Евгения Онегина”, средоточие творческих задач, поставленных Пушкиным перед собою, связаны с формой повествования или формой авторского присутствия в тексте.

Поначалу, после выхода отдельного издания первой главы, современники решили, что Пушкин подражает байроновскому “Дон Жуану”. Действительно, повествователь “Евгения Онегина” перескакивает с предмета на предмет, говорит много необязательного (“светская болтовня”), и все это обильно приправлено шутками и иронией, так что понять мысль автора невозможно, да и сам облик его получается каким-то несерьезным. В конце первой главы Пушкин пишет: Перечитал все это строго:

Противоречий очень много, Но исправлять их не хочу. Признание принципиальное, ибо здесь сам автор обозначил ведущий принцип построения своего романа в стихах. Этот принцип – противоречие.

Например, в строфе V первой главы весьма критически оценивается уровень образованности Онегина, но затем идет перечисление “всего, что знал еще Евгений”, и в строфе VIII делается вывод, что знал он не так уж и мало. Но главное противоречие всего романа и особенно первой, ключевой главы – соотношение личности Онегина и личности этого самого Я, от лица которого ведется все повествование. С одной стороны, Онегин и Я, как говорит народ, два сапога пара, близкие по духу, романтически настроенные друзья. Но с другой стороны:

Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной… Как будто нам уж невозможно

Писать поэмы о другом, Как только о себе самом. Откуда берутся эти противоречия и почему автор их “терпит”? Дело в том, что на протяжении всего текста романа значение местоимений первого лица (я, мне, мной и т. п.) все время меняется. В одних случаях они обозначают автора-поэта, пишущего роман об Онегине и других персонажах (достаточно вспомнить многочисленные рассуждения о литературе, ее истории, теории и практике сочинительства).

В других случаях Я обозначает реального человека, который параллельно написанию романа об Онегине живет своей, “биографической” жизнью Пушкина, которая теперь нам хороша известна, да и многим первым читателям была знакома. Таковы, например, три последние строфы первой главы. И, наконец, в ряде эпизодов этой же главы Я обозначает некоего вымышленного персонажа, безымянного знакомого Онегина по петербургскому свету. В результате получился очень сложный текст, совмещающий в себе все три мира, причем переходы из одного мира в другой происходят мгновенно, в пределах двух соседних строчек, без всякого предуведомления со стороны “автора”. Вот, например, строфа II: Друзья Людмилы и Руслана!

С героем моего романа… Здесь Я – поэт, представляющий героя своего нового творения. Онегин, добрый мой приятель, Родился на брегах Невы…

Перед нами Я – вымышленный безымянный персонаж, человек онегинского круга (вряд ли Пушкин стал бы смешивать свою реальность поэта и человека с вымышленной, иллюзорной “реальностью” романных персонажей). Где, может быть, родились вы Или блистали, мой читатель…

Опять Я – поэт, имеющий своего читателя. Там некогда гулял и я: Но вреден север для меня. Здесь Пушкин намекает на то, что реальный “биографический” человек находится сейчас в южной ссылке.

В результате такого построения текст романа все время меняется, объекты описания то и дело поворачиваются к читателю разными сторонами, изображаются с разных точек зрения. Текст “Евгения Онегина” заключает в себе целых три художественных мира, лежащих рядом, часто переходящих один в другой самым незаметным образом и тем не менее нигде не смешивающихся, не путающихся друг с другом.