Образ Хлестакова в комедии “Ревизор”

Самый яркий образ комедии – это Хлестаков, тот, кто явился виновником необычайных событий. Гоголь сразу же дает понять зрителю, что Хлестаков не ревизор (предваряя появление Хлестакова рассказом о нем Осипа). Однако весь смысл этого персонажа и его отношение к своим ревизорским “обязанностям” становятся ясны не сразу.

Хлестаков не переживает по приезде в город никакого процесса ориентации – для этого ему, недостает элементарной наблюдательности. Не строит он никаких планов обмана чиновников – для этого у него нет достаточной хитрости. Не пользуется он сознательно выгодами своего положения, потому что в чем оно состоит, он и не задумывается. Только перед самым отъездом Хлестаков смутно догадывается, что его приняли “за государственного человека”, за кого-то другого; но за кого именно, он так и не понял. Все происходящее с ним в пьесе происходит как бы помимо его воли.

Гоголь писал: “Хлестаков, сам по себе, ничтожный человек. Даже пустые люди называют его пустейшим. Никогда бы ему в жизни не случилось сделать дела, способного обратить чье-нибудь внимание.

Но сила всеобщего страха создала из него замечательное комическое лицо. Страх, отуманивши глаза всех, дал ему поприще для комической роли”. Хлестакова сделали вельможей те фантастические, извращенные отношения, в которые люди поставлены друг к другу. Но, конечно, для этого нужны были и некоторые качества самого Хлестакова. Когда человек напуган (а в данном случае напуган не один человек, а весь город), то самое эффективное – это дать людям возможность и дальше запугивать самих себя, не мешать катастрофическому возрастанию “всеобщего страха”.

Ничтожный и недалекий Хлестаков с успехом это делает. Он бессознательно и потому наиболее верно ведет ту роль, которой от него требует ситуация. Субъективно Хлестаков был прекрасно подготовлен к этой “роли”. В петербургских канцеляриях он накопил необходимый запас представлений, как должно вести себя начальственное лицо. “Обрываемый и обрезываемый доселе во всем, даже и в замашке пройтись козырем по Невскому проспекту”, Хлестаков не мог втайне не примеривать к себе полученного опыта, не мечтать лично производить все то, что ежедневно производилось над ним. Делал он это бескорыстно и бессознательно, по-детски мешая быль и мечту, действительное и желаемое.

Положение, в которое Хлестаков попал в городе, вдруг дало простор для его “роли”. Нет, он никого не собирался обманывать, он только любезно принимал те почести и подношения, которые – он убежден в этом – полагались ему по праву. “Хлестаков вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит”, – писал Гоголь. Такого случая городничий не предусмотрел. Его тактика была рассчитана на настоящего ревизора.

Раскусил бы он, без сомнения, и мнимого ревизора, мошенника: положение, где хитрость сталкивается с хитростью, было для него знакомым. Но чистосердечие Хлестакова его обмануло. Ревизора, который не был ревизором, не собрался себя за него выдавать и тем не менее с успехом сыграл его роль, – такого чиновники не ожидали…

А почему, собственно, не быть Хлестакову “ревизором”, начальственным лицом? Ведь смогло же произойти в “Носе” еще более невероятное событие – бегство носа майора Ковалева и превращение его в статского советника. Это “несообразность”, но, как смеясь уверяет писатель, “во всем этом, право, есть что-то.

Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают”. В мире, где так странно и непостижимо “играет нами судьба наша”, возможно, чтобы кое-что происходило и не по правилам. “Правильной” становится сама бесцельность и хаотичность. “Нет определенных воззрений, нет определенных целей – и вечный тип Хлестакова, повторяющийся от волостного писаря до царя”, – говорил Герцен.