От “Чайки” к “Чайке”

17 декабря 1898 года в Московском художественном театре прошла премьера “Чайки”, превратившаяся в триумф и Чехова-драматурга, и самого театра. Ровно за два года и два месяца до этого дня, 17 октября 1896 года, та же самая “Чайка” с треском провалилась на сцене петербургской Александринки. Два года и два месяца шла к публике одна из лучших пьес двадцатого столетия, ставшая символом новой драматургии.

“Чайку” Чехов писал долго и трудно. Замысел ее относят к началу 90-х годов. Автор то брался за пьесу, то откладывал. Иногда в записных книжках, письмах появлялись отдельные фразы, слова, микросюжеты, которые потом войдут в “Чайку”. Один из таких сюжетов – педагогический: “Я назначен попечителем школы в селе, носящем такое название: Талеж.

Учитель получает 23 р. в месяц, имеет жену, четырех детей и уже сед, несмотря на свои 30 лет. До такой степени забит нуждой, что о чем бы вы ни заговорили с ним, он все сводит к вопросу о жалованье. По его мнению, поэты и прозаики должны писать только о прибавке жалованья; когда новый царь переменит министров, то, вероятно, будет увеличено жалованье учителей…” Очень современные слова, очень понятные нам жалобы – на сцене же мы услышим их из уст учителя Медведенко (вот так, пожалуешься на жизнь в присутствии великого писателя – и шагнешь в вечность!).

Вошла в пьесу и жизнь близких друзей Чехова. Его брат Михаил вспоминает: “Я не знаю в точности, откуда у брата Антона появился сюжет “Чайки”, но вот известные мне детали. Где-то на одной из северных железных дорог, в чьей-то богатой усадьбе жил на даче Левитан.

Он завел там очень сложный Роман, в результате которого ему нужно было застрелиться или инсценировать самоубийство. Он стрелял себе в голову, но неудачно: пуля прошла через кожные покровы головы, не задев черепа. Встревоженные героини романа, зная, что Антон Чехов был врачом и другом Левитана, срочно телеграфировали писателю, чтобы он немедленно же ехал лечить Левитана. Брат Антон нехотя собрался и поехал. Что было там, я не знаю, но по возвращении оттуда он сообщил мне, что его встретил Левитан с черной повязкой на голове, которую тут же при объяснении с дамами сорвал с себя и бросил на пол.

Затем Левитан взял ружье и вышел к озеру. Возвратился он к своей даме с бедной, ни к чему убитой им чайкой, которую и бросил к ее ногам. Эти два мотива выведены Чеховым в “Чайке””.

Узнаются в сюжете “Чайки” обстоятельства жизни и Лики Мизиновой, и Лидии Яворской – женщин, которые оставили след в жизни Чехова. Да и его самого мы тоже встретим в пьесе. По остроумному замечанию Д. Пристли, Чехов “поделил свою собственную личность между тремя персонажами: Тригориным, популярным беллетристом, – то, от чего он сам устал, Треплевым, борющимся, как и он сам, за новые формы выразительности, и доктором Дорном, как и он сам, врачом, не случайно симпатизирующим исканиям Треплева”.

Иными словами, пьеса была автору дорога. И хотя в письмах он часто говорит о ней шутливо (“Я напишу что-нибудь странное”; “Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро); много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви)”, все же чувствуется, что он нервничает. Потому что понимает – “Чайка” написана “вопреки всем правилам драматического искусства”.

Она обманет ожидания и публики, и актеров.

Так и получилось. Издатель и друг Чехова А. С. Суворин устроил постановку “Чайки” в императорском Александринском театре и даже заготовил накануне хвалебную рецензию. Однако ее пришлось срочно отзывать из уже сверстанного номера, потому что пьесу постиг небывалый, скандальный провал. Кто в нем виноват?

Режиссер ли Евтихий Карпов, которого с той поры принято величать “бесталанным”? Труппа ли театра, не понявшая, что им нужно играть? Ожидания ли публики, пришедшей на бенефис комической актрисы Левкеевой и жаждавшей веселья? Автор ли, погрешивший против условий сцены?

Или просто все новое должно пробивать себе дорогу с трудом, под свист и улюлюканье?

Как бы то ни было, но Чехову пришлось пережить немало горьких минут и часов. Читаем воспоминания одной из актрис Александринки: “За кулисами заранее уже говорили, что “Чайка” написана “совсем, совсем в новых тонах”, это интересовало будущих исполнителей и пугало, но не очень. На считку “Чайки” мы собрались в фойе артистов.

Не было только автора. Без всякой пользы для уразумения “новых тонов” и даже без простого смысла доложил нам пьесу Корнев, а затем мы стали брать ее на Дом для чтения…

Ни одна пьеса так мучительно плохо не исполнялась на сцене Александринского театра и никогда не случалось нам слышать не только шиканья, но именно такого дружного шиканья на попытки аплодисментов и криков “всех” или “автора”. Исполнители погрузились во тьму провала. Но всеми было признано, что над ним ярким светом осталась сиять Комиссаржевская, а когда она выходила раскланиваться перед публикой одна, ее принимали восторженно. И если зрители, пришедшие на бенефис комической артистки вдоволь посмеяться, заодно хохотали над жестом Комиссаржевской с “коленкоровой простыней” (как выразился по этому поводу один из мемуаристов), то в этом артистка неповинна. Общее же исполнение “Чайки” не могло способствовать тому, чтобы заставить эту праздную публику радикально изменить настроение.

Не помню, во время которого акта я зашла в уборную бенефициантки и застала ее вдвоем с Чеховым. Она не то виновато, не то с состраданием смотрела на него своими выпуклыми глазами и даже ручками не вертела. Антон Павлович сидел, чуть склонив голову, прядка волос сползла ему на лоб, пенсне криво держалось на переносье…

Они молчали. Я тоже молча стала около них. Так прошло несколько секунд.

Вдруг Чехов сорвался с места и быстро вышел. Он уехал не только из театра, но и из Петербурга”.

Сестра Чехова вспоминала, что еще накануне спектакля Антон Павлович был хмур и мрачен, говорил, что пьесы актеры не поняли, автора не слушают…

Он был готов к неуспеху – но вряд ли ожидал такого провала. С первых же сцен в театре начали кричать и шикать, начался полный хаос. Не спасла ситуацию даже яркая игра В. Комиссаржевской.

Эту странную пьесу смогли оценить немногие зрители. Среди них – известный юрист А. Ф. Кони, который писал Чехову через несколько дней после спектакля: “”Чайка” – произведение, выходящее из ряда по своему замыслу, по новизне мыслей, по вдумчивой наблюдательности над житейскими положениями. Это сама жизнь на сцене, с ее трагическими союзами, красноречивым бездумьем и молчаливыми страданиями, жизнь обыденная, всем доступная и почти никем не понимаемая в ее внутренней жестокой иронии, – жизнь, до того доступная и близкая нам, что подчас забываешь, что сидишь в театре, и способен сам принять участие в происходящей перед тобою беседе”.

Удивительные слова, раскрывающие самое существо чеховской драматургии.

Не случайно они так взволновали автора пьесы: “…Вы не можете представить, как обрадовало меня Ваше письмо. Я видел из зрительной залы только два первых акта своей пьесы, потом сидел за кулисами и все время чувствовал, что “Чайка” проваливается. После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна и прочее и прочее Я теперь покоен и вспоминаю о пьесе и спектакле уже без отвращения”.

Программа первого представления “Чайки” 17 декабря 1898 г. в МХТ

И все же горечь осталась. Поэтому, когда через некоторое время к драматургу обратился В. И. Немирович-Данченко с просьбой разрешить поставить “Чайку” в МХТ, Чехов ответил решительным отказом. Второй раз переживать тяжелейший удар он не хотел.

Немировичу-Данченко пришлось потратить немало сил, чтобы убедить Чехова в том, что “эти скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре пьесы при умелой, небанальной, чрезвычайно добросовестной постановке захватят и театральную залу”, что пьеса его нужна современному театру и современному зрителю.

Наконец разрешение было получено, репетиции начались. Новая театральная, режиссерская система позволила выявить в пьесе и воплотить в постановке все внутренние, подводные смыслы, которые делают чеховскую драматургию столь характерной. В пьесе играли Станиславский, Мейерхольд, О. Книппер. Перед постановщиками и актерами встала крайне ответственная задача – еще и потому, что у Чехова в этот период обострился туберкулез. Неуспех спектакля мог привести его к гибели.

Сестра Чехова даже настаивала на отмене постановки. Но МХТ не сдавался.

17 декабря 1898 года Чехов в театре не был. Поэтому он не мог видеть того, что там происходило. Вот как описал этот вечер сам Станиславский: “Как мы играли – не помню.

Первый акт кончился при гробовом молчании зрительного зала. Одна из артисток упала в обморок, я сам едва держался на ногах от отчаяния. Но вдруг, после долгой паузы, в публике поднялся рев, треск, бешеные аплодисменты. Занавес пошел… раздвинулся… опять задвинулся, а мы стояли как обалделые. Потом снова рев… и снова занавес…

Мы все стояли неподвижно, не соображая, что нам надо раскланиваться. Наконец, мы почувствовали успех и, неимоверно взволнованные, стали обнимать друг друга, как обнимаются в пасхальную ночь. М. П. Лилиной, которая играла Машу и своими заключительными словами пробила лед в сердцах зрителя, мы устроили овацию.

Успех рос с каждым актом и окончился триумфом. Чехову была послана подробная телеграмма”.

С тех пор на занавесе МХТ – летящая чайка. Эта неразрывная связь между одним из лучших театров и одной из лучших пьес возникла на самом пороге нового ХХ века, декабрьским вечером 1898 года. Сегодня МХТ носит имя Чехова, и памятник его стоит в Камергерском переулке, напротив входа в театр.