Павел Басинский:”Роман – это скелет в шкафу…”

Павел Басинский – критик, писатель. Учился в Саратовском государственном университете, окончил Литературный институт имени А. М. Горького и его аспирантуру. Кандидат филологических наук (тема диссертации – “Ранний Горький и Ницше”).

Выпустил несколько книг, в том числе учебное пособие “Русская литература конца XIX – начала ХХ века и первой эмиграции” (в соавторстве с Сергеем Федякиным, 1999, переиздание 2000); в серии “ЖЗЛ” вышла книга “Горький” (2005; 2007 и 2008). Обозреватель “Литературной газеты” и “Российской газеты”. Работал редактором в газете “Литература” с первых месяцев ее существования.

– Павел Валерьевич, мы с тобой знакомы много лет, именно ты привел меня на работу в “Литературу” пред взыскательные очи Симона Львовича Соловейчика и Геннадия Григорьевича Красухина. Мы в обиходе по-дружески на “ты”. Но наш литинститутский учитель Владимир Павлович Смирнов любит повторять мудрые слова Иннокентия Федоровича Анненского: “Между “ты” и “дурак” очень маленькое расстояние”.

Так что сохраню уважение к традициям и к нашим читателям.

Насколько мне известно, Вы уже давно работаете над монографией о русском романе, о его истории и современности. Что вдохновило на эту тему?

– Вдохновила… обида за русский Роман. У нас написано много монографий, и порой блестящих, о том или ином романисте, о том или ином периоде русской романистики. Но что такое “русский роман”? Только ли он ветвь от мощного древа европейского романа?

Или что-то другое? Самое интересное, что по мере исследования проблемы я пришел к выводу, что да, ничего принципиально нового мы в романистике не создали. Ну да, антинигилистический роман. Ну да, “Соборяне” Лескова или невозможная “Жизнь Матвея Кожемякина” Горького.

Но принципиальных “ноу-хау” у нас в этой области нет. А между тем кто два главных романиста во всем мире? – Толстой и Достоевский. Словом, разбираясь со всем этим, я открыл какие-то законы русского романа, отличные от европейского.

– Как говорится, с этого места подробнее…

– Это как с ницшеанством и марксизмом. Наш “асимметричный” ответ Европе. Например, в русском романе, в отличие от европейского, главный герой всегда “со смещенным центром тяжести”. Он как бы постоянно посрамляется в своей главности.

Петруша Гринев оказывается заложником Пугачева, Базаров глупо погибает, Анна Каренина неудачно выпивает двойную дозу опия и падает (а не бросается, как положено в Европе!) под поезд и т. д. У нас главный герой – это среда, которая обволакивает главного героя и перевоспитывает его. У нас вообще победил не роман воспитания, а роман перевоспитания. Последний такой роман – блестящий! – написали Нина Горланова и Вячеслав Букур, хотя он называется как раз “Роман (бессмертное произведение) воспитания”.

Наш романный герой всегда перевоспитывается (даже если неудачно, как в романе Горлановой – Букура). Из фрондера Пьера Безухова получается семейный христианский миссионер. Из Чичикова Гоголь хотел сделать чуть ли не идеал нравственности – не успел, не получилось. Фома Гордеев из нормального миллионщика становится юродивым. Григорий Мелехов из воинственного казака превращается в несчастного детолюбивого смиренника.

Можно много приводить примеров. Даже из советской классики. Герои “Школы” и “Судьбы барабанщика” – в начале романов и в конце – разные люди.

А разве, например, Жюльен Сорель сильно меняется? Я имею в виду нравственно. Просто не получилось у парня стать Наполеоном, вот и все.

Как и у Наполеона просто не получилось стать Наполеоном. Русские, свиньи, помешали. Все у нас наперекосяк.

– И пока что Вы написали свое собственное сочинение – “Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина”, который уже попал в “короткий список” премии “Большая книга”, с чем Вас искренне поздравляю. А в этом труде что Вас вдохновляло?

– А я и не писал никакого научного труда. Не получилось. Не мой язык, хотя академических филологов я очень уважаю. Просто я написал о русском романе в форме “Русского романа”. Мне это было интересно.

Я стал блаженным графоманом. Серьезно! Я спасался от рутинной журналистики, от семейных проблем. Вообще – от кризиса среднего возраста.

И пусть писатели не говорят мне: как это тяжело – писать! Писать – это высшее удовольствие. Выше водки и любви.

– И какова же на сегодня перспектива развития русского романа?

– Это очень сложный вопрос. Что если я скажу, что роман уходит в телесериалы? Меня порвут наши “серьезные” романисты, как тузики грелку. Они же уверены, что если не могут написать приличного текста для сериала, то это не их проблема, а проблема киношников. Между тем трансформация романа в сериал вовсе не противоречит, например, утверждению Михаила Бахтина о романе как вечно развивающемся и становящемся жанре.

Хотя, наверное, это спорный вопрос. Но что для меня совсем очевидно – смерть индивидуалистической романистики, где авторы “самовыражаются” и пишут о себе любимых. Это можно делать в коротких жанрах, а роман – это долгое чтение, на несколько дней, а то и недель. Ну кто из читателей выдержит такое “самовыражение”?

Почему-то современные романисты думают, что если у них в романе три героя (он – автор, его любимая и его личный киллер), то это всем страшно интересно читать. В романе должно быть много героев, отвлеченных от личности автора. В романе должно быть много диалогов, потому что русский роман “болтливый”. Об этом Пушкин сказал: “Роман (бессмертное произведение) требует болтовни”.

Наконец, роман должен быть современным. “Novel” в англо-саксонских странах и произошло от слова “новый”, то есть современный. А все старое – это “romance” и к современному роману не имеет отношения. Роман (бессмертное произведение) для того и появился, чтобы отражать современность во всем ее объеме и во всех ее проблемах. Следовательно, он должен быть еще и универсальным. Как “Мадам Бовари”, как “Анна Каренина”, как “Мастер и Маргарита”.

Кроме исторических романов – но это особый жанр, на грани исторического исследования и беллетристики. Я из собственно романа хочу узнавать про свою жизнь. Особенно теперь, когда телевидение “приморозили”.

И наконец, еще одна явная тенденция – подъем женского романа. Там больше драйва, так какие-то чулки сумасшедшие покупаются за 1000 долларов, а потом героиня в тот же день узнает, что смертельно больна. И в тот же день ее героя-любовника и содержателя убивают прямо в автомобиле, да еще и по ошибке. А читать про то, как Петя любит Машу, Машу выгнали с работы, Петя за это выгнал ее из семьи, – для этого нужны более короткие жанры, которыми владеет, например, Людмила Петрушевская, не умеющая писать романы категорически. Роман (бессмертное произведение) – это другое.

Это пиф-паф, дуэли, интеллектуальные споры за бутылкой и обязательно “скелет в шкафу”.

– Я-то полагаю, что беллетристика рождает классику, что в литературе уже в XIX веке иерархия жанров разрушилась. Вы согласны, что роман не обязательно должен быть художественным мерилом так называемой большой литературы, что он нужен для чего-то другого?

– Вот именно “так называемой” большой литературы. Роман (бессмертное произведение) и есть большая литература. Другое дело, что есть незыблемые нравственные ценности, и их нельзя нарушать. Нельзя насиловать героиню для того, чтобы читатель немедленно изнасиловал свою дочь под влиянием прочитанного.

Пусть свою дочь насилует писатель и сидит за это 25 лет в тюрьме, где ему уголовники эстетически внятно объяснят, что такое хорошо и что такое плохо. Роман (бессмертное произведение) – часть русской литературы и отвечает за все ее заветы. Но он – король жанров. Ему дано больше власти и больше ответственности.

– Не могу не задать маститому критику вопросы по проблематике нашей газеты, Вам также совсем не чужой. Первый – какое место должна занимать критика в школьном изучении литературы?

– Ну, разумеется, большое. У нас мощная критическая традиция.

– И что с ней делать учителю литературы? С Белинским, например, или с Добролюбовым?

– Заставить читать Белинского современного школьника нельзя, не тот формат, не тот ритм. Но объяснить основные его положения необходимо. То же и с Добролюбовым.

– А как быть сегодня учителю с Максимом Горьким? Что из его наследия читать в школе?

– Из Горького я бы предложил ранние рассказы, “Детство”, “Фому Гордеева”, “На дне”. Кстати, Горький сейчас очень актуален. Именно он (и еще Боборыкин) написал о проблемах русских миллионщиков.

Сейчас все Дети хотят быть миллионщиками. Ну и пусть читают, как это бывает… Какой это тяжелый груз – большие деньги, как они уродуют людей.

– Но школьнику надо, кроме Горького, представить и литературу советского периода…

– Что касается советского периода, то говорить надо о русской литературе ХХ века в метрополии и эмиграции. Они ведь были кровно связаны. Надо отличать “советские” шедевры. “Василий Теркин” Твардовского…

– А у Боборыкина, как помните, роман “Василий Теркин” именно о миллионщике…

– …Юрия Казакова, Юрия Трифонова, “деревенщиков” и не слишком обольщаться насчет эмигрантской литературы. Шмелев, Зайцев, Набоков, Газданов, Бродский. Солженицын – особая статья. В общем-то, иерархию выстроить не так сложно. Маяковский все равно великий поэт, а Борис Поплавский – хороший, но не великий.

Но в итоге – все зависит от учителя, его вкуса, его в хорошем смысле “диктаторства”.

– Задам вопрос не критику, а романисту Басинскому, выказавшему в своем дебютном произведении умение фантазировать, придумывать, предсказывать… Устоит русский роман в ХХI веке?

– Простите за наглость, но на этот вопрос я и попытался ответить своим “Половинкиным”. Конечно, устоит! Люди всегда будут иметь инстинкт к большому чтению.

– А литература в школе? И если “да”, то почему? А если “нет”, тем более.

– Детей надо приучить читать. Это трудно. Но если это сделать, то они и романы будут читать. Да читают же они, в конце концов, Пелевина.

А это не последний современный романист. Да хоть бы и Акунин… А мой старший сын читает Солженицына, честное слово.

И когда он сказал: “Папа, ну зачем мне твой “РР”, я лучше “Красное колесо” почитаю” – я его расцеловал и заплакал.