“Пленительная сладость” поэзии Жуковского

Его стихов пленительная сладостьПройдет веков завистливую даль,

– писал о поэзии Жуковского Пушкин. В чем же состоит эта “пленительная сладость”?

Ключевым для лирики Жуковского-романтика является понятие “задушевность”. О чем бы поэт ни писал, все в его стихах приобретало мягкое лирическое звучание. Таковы его любовные стихи, в которых образ возлюбленной или размышления над любовными отношениями неотделимы от передачи эмоциональных состояний лирического героя. Таковы его лирические пейзажи, в которых всегда присутствует эмоционально воспринимающий их человек, замечающий мельчайшие движения жизни природы (например, шум падающего листа).

Такова в поэзии Жуковского даже патриотическая тема, неизменно преломляемая через сознание частного человека, который видит в отчизне не столько величественное Отечество, сколько милую сердцу “малую родину”, чей образ вызывает в воображении воспоминания о семейном очаге, друзьях, любимой. Именно эту особенность творчества поэта имел в виду известный литературовед Г. А. Гуковский, когда утверждал, что Жуковский “открыл русской поэзии душу человеческую”. Важно, впрочем, что это открытие было сделано вовремя – тогда, когда русский читатель пресытился медными трубами классицистической поэзии. “От торжественных од у публики уже заложило уши, – писал В. Г. Белинский, – и она сделалась глуха для них. Все ждали чего-то нового…

Тогда явился Жуковский”.

Задушевность лирики Жуковского напрямую связана с ее песенно-лирическим началом, проявляющимся не только в удивительной музыкальности поэтического повествования, но и в явном тяготении поэта к жанрам песни и романса. Неслучайно многие стихи Жуковского были положены на музыку и уже в виде музыкальных произведений вошли в сокровищницу русской культуры XIX в.

В значительной мере благодаря этой задушевности романтическая тоска по идеалу в поэзии Жуковского выливается в мягкие приглушенные эмоции – светлую грусть о несбыточном или безвозвратно ушедшем, тихие мечтания о недостижимом счастье, меланхолические размышления о тайнах бытия и смерти (отсюда – свойственная поэту предрасположенность к жанру элегии, предназначенному для передачи подобных состояний).

Обращая внимание на это свойство лирики Жуковского, критик Н. Полевой писал: “Совершенное недовольство собою, миром, людьми, недовольство тихое, унылое… и оттого стремление за пределы мира… молитва сердца любящего, утомленного борьбою, но не кровавого, не растерзанного, стремление к грусти о прошедшем… От всего этого, с одной стороны, привычка к суеверной легенде, как будто привычка к страшным рассказам, которые слыхали мы в детстве, с другой – отвычка, так сказать, от всего земного, нас окружающего, отчуждение от всего, что занимает и увлекает других…”.

В процитированном высказывании схвачены главные особенности романтического двоемирия русского поэта: миру действительности, вызывающему у лирического героя не протест, но чувство “тихой” и “унылой” неудовлетворенности, противопоставляется мир мечты, окутанный некой таинственностью, порой тревожной и даже жуткой, порой – обещающей высшее блаженство. Стремление вырваться в пространство духовной свободы, находящееся за пределами земной реальности, является стержнем лирического героя Жуковского. Оно пронизывает все уровни поэтического мира, начиная от символики, в которой преобладают образы “безграничного” (например, моря), “загадочного” (например, луны), скрывающегося за дневным светом (например, вечера или ночи), и заканчивая поэтическим словарем, в котором отмечается частое использование слов “даль” и “вдаль”.

Разрабатывая принципы романтического направления в отечественной литературе, разворачивая поэта лицом к человеческой душе, придавая языку естественность и изящную поэтичность, В. А. Жуковский открывал новые перспективы развития русской лирики. На его стихах учились, обретая силу голоса и крепость пера, крупнейшие поэты России первой половины XIX в. – Пушкин, Лермонтов, Тютчев.

Огромное значение для отечественной культурной жизни имели и литературные переводы В. А. Жуковского, знакомившие российскую публику с выдающимися произведениями древней и современной литературы, в том числе – с древнеиндийским и древнеиранским эпосами, сочинениями Гете, Шиллера, Байрона, Вальтера Скотта, Клопштока, Бюргера и др. Некоторые из его работ, – например, “Шильонский узник” Байрона, “Лесной царь” Гете, “Одиссея” Гомера – и по сей день считаются образцами переводческого искусства. Следует отметить также, что Жуковский продемонстрировал мастерское владение обоими разновидностями перевода, одна из которых предполагает точное следование оригиналу, а другая – вольное переложение “чужого” текста, допускающее создание на его основе нового самостоятельного произведения.

И если в рамках первого типа перевода поэт, так сказать, в чистом виде представлял соотечественникам достижения зарубежной литературы, то в рамках второго вырабатывал для их воспроизведения национальные литературные формы. Сочетая самостоятельное поэтическое творчество с обширной переводческой практикой, В. А. Жуковский выступал в роли посредника, способствующего развитию диалога русской и зарубежной литератур.