Поэзия Марины Цветаевой

Поэзия Цветаевой – вольный полет души, безудержный вихрь мысли и чувства. Смело порывая с традиционными правилами стихосложения, ритмики, строфики, метафорического и образного строя, она создает особую, непривычную ткань поэтического текста и неповторимый художественный мир. Заслуга поэтессы в том, что она не ограничивается чисто внешним формалистическим новаторством, которым так увлекались ее современники, в частности Маяковский – певец “революционной нови”. Строю стихотворений Цветаевой свойственны порывистая резкость, перебои, неожиданные паузы; рубленность и выход за рамки стихотворной строфы, и вместе с тем им присуща гибкость и пластичность, и когда все это сливается в симфонию звуков и смыслов, в могучий поток, то читатель слышит живое дыхание поэтессы. Стихотворчество для нее – образ жизни, без него она просто не мыслила своего существования.

Она писала много, в любом состоянии души. Она не раз признавалась, что стихи ее “сами пишутся”, что они “растут, как звезды и как розы”, “льются настоящим потоком”. Как тут не вспомнить Пушкина, который так же легко и свободно отдавался полету поэтического вдохновения: И мысли просятся к перу, Перо – к бумаге,

Минута, и стихи свободно потекут! Сравнение с потоком как нельзя более подходит к творчеству Цветаевой, ибо неудержимую стихию ее стихов невозможно заковать ни в какие границы. Магией поэтессы ее устремления, порывы чувств и мыслей словно воплощаются в стихах, которые, отделяясь от ее творящего духа, обретают жизнь и свободу. Мы почти ощутимо видим и слышим, как они летят По нагориям,

По восхолмиям, Вместе с зорями, С колокольнями… Вчитываясь в ее стихи, начинаешь понимать, что Цветаева воспринимала поэзию как живое существо, как возлюбленного: она была с ней на равных и, следуя закону Любви, отдавала себя всю без остатка, и чем больше отдавала, тем больше получала взамен.

Эта священная любовь к поэзии требовала от нее, чтобы она всегда оставалась собой, была беспощадно честной в суде над своими мыслями и чувствами. Поэтому не правы те, кто видит демоническую гордыню и надменность в ее вольном и дерзком обращении к Богу, с которым она ощущает свою “равновеликость”: Два солнца станут, – о Господи, пощади!

Одно на небе, другое – в моей груди. Цветаева отрекается от “горизонтали”, от всего, что покорно стелется и разливается по плоскости, лежит на поверхности. Таков для нее образ моря, которого она, по собственному признанию, никогда не любила и не понимала.

Морю она противопоставляет “вертикаль”, символ устремления ввысь. Не случайно в ее стихах так часто возникает образ горы, с которой она нередко отождествляет себя. В письме к Пастернаку она говорит: “Я люблю горы, преодоление, фабулу в природе, становление”. Слово Цветаевой – особый дар, возвышающий ее над всеми. Но это – и проклятие, рок, висящий над поэтом и неумолимо влекущий к погибели:

Пел же над другом своим Давид, Хоть пополам расколот. Тому, кто обладает поэтическим, пророческим “голосом”, “долг повелевает – петь”.

Поэтическое призвание для нее – “как плеть”, а тех, кто не способен “петь”, она называет “счастливцами и счастливицами”. И в этом она абсолютно искренна, ибо каждый глубокий поэт в своих стихах жертвенно проживает мучительные состояния, соблазны, искушения, ради того чтобы мы – слушатели и читатели – учились жизни, опираясь на их духовный опыт. Однако Цветаева не хочет, чтобы из нее делали объект поклонения, она всегда оставалась человеком, подверженным случайностям жизни, обреченным смерти, и даже в жертвенном служении она не уставала радоваться жизни: Кто создан из камня, кто создан из глины, – А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело – измена, мне имя – Марина,

Я – бренная пена морская. Слово “измена” следует понимать не в житейском обывательском смысле – как будто поэтесса бездумно и легкомысленно меняла свои пристрастия, мысли и идеалы. Нет, для нее измена – это принцип становления, развития, вечного движения.