Пушкин в жизни: год 1937-й

Семьдесят лет тому назад, в феврале 1937 года, в СССР широко отмечалось 100-летие гибели А. С. Пушкина. “Юбилеи” умертвий (берем универсальное слово Салтыкова-Щедрина) полюбились большевикам по простой и очень своекорыстной причине: лучший герой – мертвый герой, от него нельзя ожидать чего-то не предусмотренного дирижирующими инстанциями. Вслед за Пушкиным широкошумно отмечали юбилеи смертей (прости, Господи) Салтыкова-Щедрина, Лескова, Гоголя, Чехова…

А столетняя дата гибели поэта оказалась связанной многими нитями с очередным трагическим периодом в жизни страны… То есть “вечное событие” родной культуры обречено на то, чтобы в разные эпохи поворачиваться разными гранями. О некоторых из них – в нашем хронологическом сюжете.

Занавес

Поэта нет. Поэзия бессмертна. Рыдает Фет в углу своих ночей. У Гоголя бессонницы припадки. У Лермонтова приступы видений – Он видит еженощно: Входит Пушкин,

Садится, ставит ноги на камин И говорит: “Люблю я эту осень! И женщин, и поэзию люблю. Жуковского люблю, хоть он несносен, И Пущина, хоть он невыносим.

А пуще всех – супругу Гончарову И собственные прозы и стихи. Не умер я – поэзия бессмертна”. Так говорит он и тихонько тает.

А поутру воротится опять.

Константин Арбенин (из поэмы “Пушкин мой”)

Да, празднования по поводу годовщин смерти всегда имеют особый, явственно инфернальный отблеск. Но в определенные эпохи он усиливается и становится символически зловещим. Самый яркий тому пример – торжества 1937 года, когда в СССР с размахом отмечали столетие гибели Пушкина.

Этот более чем своеобразный юбилей был использован коммунистическими властями для укрепления своего государства и освящения собственной внутренней и внешней политики, о характере и существе которой напоминать излишне.

Насаждая в государстве Патриотизм по своим понятиям, большевики обратились в середине 1930-х годов к русским классикам как к предмету гордости каждого русского человека.

Трактовавшийся после катастрофы тысяча девятисот семнадцатого года как “идеолог капитализирующегося среднепоместного дворянства” (помню по рассказам бабушки, что им в школе предписывалось клеймить Татьяну Ларину, которая “с небреженьем” внимает песням крепостных девушек, собирающих “барскую ягоду” малину, – “И сама не работает, и им есть не дает!”), Пушкин теперь становится “нашим товарищем в борьбе за коммунизм”.

На заседании Пушкинского комитета в Большом театре 10 февраля 1937 года председатель всесоюзного Пушкинского комитета А. С. Бубнов заявил:

“Только великая страна победившего социализма по достоинству может оценить великого поэта Пушкина… Пушкин принадлежит тем, кто борется, работает, строит и побеждает под великим знаменем Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина”.

Чтобы советские люди не забыли о том, что “пуля наемного убийцы прервала творческий путь того, кто на протяжении всей своей жизни клеймил российских “венценосцев” и их вельможно-поповскую челядь”, по стране прокатывается волна переименований.