Сатира как творческий принцип Салтыкова-Щедрина

“Сказки” М. Е. Салтыкова-Щедрина (1883-1886) составляют самостоятельный этап его творчества. За небольшим исключением, они созданы в последние годы жизни писателя и предстают перед нами неким итогом его работы в литературе. И по богатству художественных приемов, и по идейной значимости, и по разнообразию воссозданных социальных типов эта книга в полной мере может считаться художественным синтезом всего творчества писателя, которое можно с полным правом назвать высшим достижением социальной сатиры 1860-1880-х годов, сутью сатирического направления натуральной школы. Смех органически присущ нашей культуре.

Перу Пушкина принадлежат добрые шутки и резкие эпиграммы; то веселостью, то мрачной иронией блещет Лермонтов; неразрывно слиты смех и слезы в творчестве великого сатирика Гоголя; смешные, хоть и не всегда симпатичные персонажи сходят со страниц Островского… Литераторы, принадлежавшие к лагерю революционеров-демократов, культивировали в своем творчестве особую смеховую культуру: они отдавали приоритет сатире, призывали высмеивать и бичевать пороки общества, “язвы современной жизни”. Сатира Салтыкова-Щедрина – особое явление в русской литературе. Адресовав “Сказки” “детям изрядного возраста”, он сразу же вводил читателей в особую атмосферу своей книги.

На этих страницах с “детьми изрядного возраста”, то есть со взрослыми, сохранившими наивные иллюзии прекраснодушного юношества, обращаются сурово. Им не сочувствуют, их умно и зло высмеивают. Салтыков-Щедрин ставил перед собой принципиально новую творческую задачу: выследить, разоблачить и уничтожить.

В. Г. Белинский, рассуждая о творчестве писателя, называл его юмор “грозным и открытым, желчным, ядовитым, беспощадным”. Эта характеристика глубоко раскрывает сущность сатиры Салтыкова-Щедрина. Для иллюстрации воздействия его произведений на слушателей любопытна запись И. С. Тургенева: “Я видел, как слушатели корчились от смеха при чтении некоторых очерков Салтыкова.

Было что-то страшное в этом смехе. Публика, смеясь, в то же время чувствовала, как бич хлещет ее самое”. Форма сказки дала Салтыкову-Щедрину возможность открыто высказываться по волнующим его и его соратников проблемам. Обращаясь к фольклору, писатель стремится сохранить его жанровые и художественные особенности, привлечь с их помощью внимание читателя к основной проблеме своего произведе-; ния. “Сказки” Салтыкова-Щедрина по жанровой природе представляют собой некий сплав двух различных жанров фольклорной и авторской литературы. Свободная форма изложения, волшебные превращения, место и время действия, определяемые как “в некотором царстве” и “некогда”,- все это, безусловно, заимствовано писателем у жанра сказки.

Однако герои Салтыкова-Щедрина вовсе не сказочные – это сатирические аллегории, где волк, заяц, медведь, орел, ворона и другие звери, птицы и рыбы принадлежат отнюдь не к животному миру. Следуя традициям Крылова, Салтыков-Щедрин не произвольно надевает на своих персонажей те или иные маски, а стремится “воздать каждому по заслугам”. В его сказках в каждой личине сконцентрированы характерные черты; точно определяющие социальный или человеческий тип.

Вспомним, например, сказку “Самоотверженный заяц”. Волк и заяц не только символизируют охотника и жертву: волк – кровожаден, силен, деспотичен, зол; заяц – труслив, малодушен, слаб. Но эти образы наполнены злободневным социальным содержанием. Волк наслаждается положением властителя, деспота: “За то, что с первого моего слова не остановился, вот тебе мое решение: приговариваю я тебя к лишению живота посредством растерзания.

А так как теперь и я сыт, и волчиха моя сыта, и запасу у нас еще дней на пять хватит, то сиди ты вот под этим кустом и жди очереди. А может быть… ха-ха… я тебя и помилую”. Посмотрите, этот волк не просто пользуется правом сильного: в его образе воплощены черты представителей власти всех уровней – от жандармского “хватать и не пущать!” до судейского, губернаторского манипулирования законом. Вся волчья семья живет по “волчьим” законам: и волчата играют с жертвой, и волчиха, готовая зайца сожрать, его по-своему жалеет…

Однако у автора вовсе не вызывает сочувствия заяц – ведь он тоже живет по волчьим законам, безропотно отправляясь волку в пасть! Щедринский заяц не просто труслив и беспомощен, он малодушен, он заранее отказывается от сопротивления, облегчая волку решение “продовольственной проблемы”. И здесь авторская ирония переходит в едкий сарказм, в глубокое презрение к психологии раба. Злое, гневное осмеяние рабской психологии – одна из основных задач сказок Салтыкова-Щедрина.

Он не только констатирует эти особенности русского народа — его долготерпение, безответность, не только с тревогой ищет их истоки и пределы, как свойственно было Некрасову, но и безжалостно обличает, едко высмеивает, бичует, ибо видит именно здесь главную беду времени. Сказки – жанр, доступный народу и любимый им. И именно сатирическая сказка, считал Салтыков-Щедрин, быстрее и эффективнее всего дойдет до народа.

Маски животных нужны сатирику не только как аллегория. М. Горячкина, исследователь творчества Салтыкова-Щедрина, справедливо отмечает: “Щедрин в сказках не только идет по линии наделения животного чертами представителя того или иного класса, той или иной политической партии, но и по линии низведения человека, олицетворяющего враждебную народу силу, до положения хищного животного”. К этой мысли сам Салтыков-Щедрин старательно подводит читателя: “… будь он хоть орел, хоть архиорел, все-таки он – птица. До такой степени птица, что сравнение с ним и для городового может быть лестно только по недоразумению”. Это отрывок из сказки “Орел-меценат”, в которой особенно отчетливо звучит еще одна важная для Салтыкова-Щедрина мысль – деромантизация, депоэтизация привычных образов. “Поэты много об орлах в стихах пишут, и всегда с похвалой.

И стать у орла красоты неописанной, и взгляд быстрый, и полет величественный. Он не летает, как прочие птицы, а парит, либо ширяет; сверх того, глядит на солнце и спорит с громами… Они хищны, плотоядны. А живут орлы всегда в отчуждении, в неприступных местах, хлебосольством не занимаются, но разбойничают, а в свободное от разбоя время дремлют”. Для чего потребовалось сатирику это развенчание привычно романтических образов?

Он считает пагубным само восхищение хищником, пусть даже хищной птицей. Разумеется, поэты в образе орла опоэтизировали не пожирателя мышей; они создали символ гордого одиночества, мощи, тяги к свободе. Но при всем том орел не переставал быть плотоядным и все так же, говоря словами Пушкина, “кровавую пищу клевал”. Вот поэтому-то и возмущает Салтыкова-Щедрина любование хищником.

Ореолом романтических черт овеян убийца – и автор разрушает ореол. Бог с ними, с птицами – они “имеют свое оправдание, что сама природа устроила их исключительно антивегетарианцами”. Но, романтизируя орла, люди одновременно романтизируют и себе подобных – совершающих преступления.

Оправдывая орлов – оправдывают властителей, сильных мира сего. И Салтыков-Щедрин саркастически высмеивает это “вредное заблуждение”, не позволяя видеть в поработителе героя, “право имеющего”. И нельзя не видеть, что это – его решение “наполеоновской темы”, что щедринские волк и заяц, орел и мышь, карась и щука иллюстрируют все ту же глобальную, центральную для русской литературы тему, которой Достоевский посвятил “Преступление и наказание”: “Тварь ли я дрожащая или право имею?” – Сказки о животных – лишь один тип сказок Салтыкова-Щедрина. В сказках другого типа действуют люди (“Дикий помещик”, “Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил” и др.). Их персонажи не прикрыты масками зверей, рыб и птиц, и автор использует иные сатирические приемы: гиперболу и гротеск.

Герои этих сказок, однако, тоже явлены как маски-символы: автор создает собирательные образы социальных типов.