Сборник “Второе рождение”

p>В сборник вошли стихотворения 1930-1931 годов. Он знаменовал собой возвращение Пастернака к лирическому творчеству, от которого тот почти отошел в период кризиса и художественных поисков в области эпических форм. Непосредственным импульсом к написанию большинства стихотворений стал разрыв поэта с его первой женой и его женитьба на 3. Н. Нейгауз. “Второе рождение” – всеобъемлющая формула в художественном мире Пастернака, обозначающая особое состояние души, когда под воздействием сильного потрясения (любовь, вернувшееся вдохновение и т. п.) поэт как бы заново открывает для себя мир, заново рождается как лирик. “Мне хочется домой, в огромность…” Стихотворение из открывающего сборник “Второе рождение” цикла “Волны” знаменует собой возврат поэта “к себе домой” – к лирике, преодоление им творческого кризиса. Готовность принять современность со всеми ее противоречиями в залог будущего внимания с ее стороны к человеку (“тех ради будущих безумств”) пронизывает стихотворение, хотя современность здесь представлена не лучшими своими сторонами: в метафорическом строе произведения множество реалий тех лет (“пожизненность задачи” – ср. “пожизненное заключение”; “пойдет хозяйничать зима”, “наступит темень” – метафоры трудных времен; “повалят с неба взятки”, “осин подследственных десятки”, “сукно сугробов” – ср.: “убрать под сукно” – утаить).

В этот период особое значение для Пастернака приобретает понятие “высшего начала”, “упряжи” (“И я приму тебя как упряжь…”), в борьбе с которым – и в подчинении которому только и возможен духовный рост. Охулки на руки не класть – не упускать своей выгоды. “Здесь будет все; пережитое…” Еще одно стихотворение цикла “Волны”: кавказские образы в нем объясняются тем, что начат цикл в Кобулети (курорт в Аджарии). В стихотворении заявлена будущая смена манеры поэта, обусловленная изменением его мироощущения. Пастернак приходит к почти толстовскому отождествлению “естественности” и “простоты”. “Неслыханная простота” жизни заключается в родстве всего со всем, человека с природой.

“Любить иных – тяжелый крест…” Адресат стихотворения – Зинаида Николаевна Нейгауз, вскоре ставшая второй женой поэта. Однако это не только любовное, но и философское стихотворение, поскольку содержит в себе очень важную для Пастернака мысль: сущность свою мир раскрывает не перед аналитическим взглядом ученого или затуманенным взором мистика. Смысл окружающего мира – в нем самом, нужно только “проснуться и прозреть” – научиться его видеть и бескорыстно любить, и тогда станет понятным, для чего этот мир существует. Так, у человека, любящего женщину, не возникает вопросов, для чего он живет, потому что смысл его жизни – в самой любви.

“Красавица моя, вся стать…” Стихотворение обращено к 3. Н. Нейгауз. Любовная тема здесь сопрягается с темой поэзии: и любовь и творчество для Пастернака – “вход и пропуск за порог” жизни, в бессмертие; они вырывают человека из замкнутого круга жизненной предопределенности (“боязнь огласки и греха”, “болезнь”, “смерть”) и даруют ему вечность, причащая к первоосновам жизни (“талон на место у колонн / в загробный гул корней и лон”). Поликлет – древнегреческий скульптор (V в. до н. э.) “Никого не будет в доме…” В стихотворении обращает на себя внимание прием одушевления природы: “никого… кроме сумерек”.

Гардина – плотная занавеска, закрывающая окно целиком. “Голод дровяной” – нехватка дров в начале 30-х гг. принуждала лишь поддерживать тепло в доме, из-за чего окна сильно замерзали. Портьера – плотный занавес на двери. “О, знал бы я, что так бывает…” От представления о том, что поэзия – не искусственное создание, что она разлита в природе, во всей нашей повседневной жизни, Пастернак неизбежно должен был прийти и к пониманию того, что всякий поступок в искусстве, особенно в современную ему эпоху, есть поступок “всерьез”, в творчестве невозможно спрятаться от жизни. Перед нею Художник несет нравственную ответственность и жизнью расплачивается за свои дела.

Возможно, глубже понять это стихотворение поможет стихотворение Г. Гейне “Довольно! Пора мне забыть этот вздор…” (пер. А. К. Толстого), звучащее, например, в финале романа И. А. Гончарова “Обрыв”: И что за поддельную боль я считал, То боль оказалась живая – О Боже, я раненный насмерть – играл, Гладиатора смерть представляя!

Разводить турусы на колесах – вести пустую болтовню. “Столетье с лишним – не вчера…” Для адекватного понимания этого стихотворения нужно не только знать политическую ситуацию начала 30-х гг. (коллективизация, политические процессы, жесточайшая цензура, милитаризация общества), но и вспомнить стихотворение А. С. Пушкина “Стансы” (1826), первую строфу которого Пастернак здесь обыгрывает: В надежде славы и добра Гляжу вперед я без боязни: Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни. Пастернак вступает в спор с Пушкиным, пытавшимся найти оправдание злодействам, которыми сопровождались петровские преобразования, в благородстве и величии целей реформатора. В “Столетье с лишним – не вчера…” такая точка зрения называется “соблазном”: Пастернак утверждает нравственную ответственность будущих поколений перед теми, чьи жизни были принесены в жертву ради грядущего счастья. В четвертой строфе, кстати, опущенной по цензурным соображениям при первой публикации, акцент сделан именно на слове “мрачили”.

Хлыщ – франт, фат. Моща – здесь: никчемный, слабый человек.