Сказки о дураке: новые обличья старого образа

Cказки о дураках не включены в школьную программу по литературе для 5-11-х классов. Отчасти объяснить такое положение можно многоплановостью смыслов этих произведений, трудностями в трактовке образа дурака. А между тем эти сказки особенно любимы детьми и интересны им: восемьдесят пять из ста опрошенных учащихся среди множества волшебных сказок выделили сказки о “низких” героях. Кроме того, тема дурака – одна из сквозных в русской литературе, она найдет свое отражение в творчестве Гончарова, Достоевского, Толстого, Платонова, Солженицына, Шукшина.

Без знания ее истоков многие великие образы не могут быть во всей глубине поняты учащимися. Именно поэтому, я думаю, обращение к сказкам о “низком” герое необходимо в курсе литературы средней школы.

В русском фольклоре существует огромный пласт сказок о дураках, поверхностное восприятие которых приводит к мысли о том, что главный герой – лентяй и лежебока, лежащий на печи, ни к чему не стремящийся, но получающий благо от высших сил из милости и снисхождения к его глупости. Однако такие выводы поверхностны, стоит присмотреться к образу дурака в сказках пристальнее.

Тип “низкого” героя волшебной сказки характерен для фольклора всех народов мира. Широко разработал методику сравнительного анализа образа дурака в международном фольклоре Е. М. Мелетинский. В иностранных вариантах сюжета о герое-“запечнике”, “не подающем надежд”, слово “дурак” как определение героя встречается крайне редко. “Наивность и бесхитростность присущи обычно герою западноевропейской волшебной сказки, однако “дурачком” он называется редко (хотя иногда встречаются имена Jean L Idiot, Dumme Hans, Great fool)” .

“Наиболее совершенным в художественном отношении, глубоким и своеобразным типом демократического героя, “не подающего надежд”, является излюбленный герой русской сказки Иванушка-дурачок” . Именно в русских сказках делается акцент на характеристике героя как дурачка, дурака. Почему? Дурачком считают и Ивана-царевича, женившегося на лягушке (137; нумерация сказок дается по сборнику “Сказки” из серии “Библиотека русского фольклора” /М., 1989/), и Мартынку, купившего за большие деньги кота и собаку (162), и Емелю (160, 161). Иван – дурак, потому что его окружают “умные”: это чаще всего братья, иногда мать, в сказках о падчерице – мачеха и ее родная дочь. Е. М. Мелетинский объясняет это противоречие началом разложения родовых связей.

Сказка же, по его мнению, отражает этот процесс.

В сказках об обездоленном встречается мотив отношений матери и сына. Пожалуй, лишь эти сказки акцентируют внимание на этом моменте. Образ матери в других тематических группах чаще всего отсутствует (она или умирает, или вообще забывается сказочным повествованием).

Такое положение не всегда легко объяснить ученикам. Еще сложнее понять антагонизм между матерью и сыном, который наблюдается в некоторых сказках (“Василий сын купеческий” – 164, “Сказка про Алешу Поповича” – 110, и др.). В какой-то мере ответ на этот вопрос дает философия психоанализа. “Чтобы понять… сдвиг от матери к отцу, нужно принять во внимание существенную разницу между материнской и отцовской любовью” (“архетипы” – по терминологии Юнга) . Психоанализ определяет мать как символ природы, земли. Доказательства данной мысли мы во множестве находим в фольклоре: и в народных песнях, и в пословицах, и в поговорках.

Материнская любовь безусловна, земля рождает плоды для всех: добрых и злых, умных и глупых.

Образ матери в волшебной сказке или отсутствует совсем, или имеет значение родительницы, у которой сначала нет детей (неоплодотворенная земля) и которой они даются чудесными силами. Затем образ матери растворяется в повествовании, исполняя второстепенную роль, причем со смертью мужа часто умирает и жена-мать (“Непобедимая сила бедняка” – № 106). Безусловно, главенствующим остается образ отца, чаще отца-покойника, который и после своей смерти не перестает следить за жизнью сыновей и покровительствовать наиболее послушному. “Отец представляет другой полюс человеческого существования: мир мысли, мир вещей, сделанных своими руками, мир закона и порядка, дисциплины, мир путешествий и приключений.

Любовь отца – это любовь на определенных условиях” . К пониманию этого типа любви человечество приходит через монотеизм, когда Бог воплощает в себе любовь Отца. В сказках отражение этого – образ отца-царя или отца-покойника, дающего задания и требующего послушания. “В самой природе отцовской любви заложено то, что послушание становится главной добродетелью, а непослушание – главным грехом” . Это объясняет, почему так жестоко наказываются “умные” братья, злые мачехи. Это объясняет, почему завуалирован образ матери или почему между сыном и матерью появляется антагонизм: на определенном этапе человеческого развития любовь матери отходит на второй план, потому что делает человека “рецептивной личностью: получать, быть под защитой, быть предметом заботы” .

В сказках о дураке образ отца отсутствует, возможно, потому, что главное действующее лицо – совершенно сформировавшийся тип, помощи семьи ему уже не надо, очень часто родственники – помеха и даже враждебная ему сила. Некоторым образом сказка иллюстрирует не всегда понятные ученикам слова из Евангелия от Матфея: “Ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его” (Мф.

10, 35, 36).

Дурак, по выражению Горького, пассивен, глуп, и только уже поэтому волшебные силы ему помогают. Действительно, Емеля лежит на печи и на все просьбы невесток отвечает: “Я ленюсь”, Мартынка после смерти отца “приедает” весь оставшийся хлеб. Другие, “умные” персонажи находятся в деятельности: братья уезжают торговать в город, невестки суетятся по хозяйству, мать бесконечно посылает Мартынку на базар.

Эти герои постоянно пекутся о хлебе насущном, ими движут земные страсти: жадность, зависть, честолюбие, – которые впоследствии приведут (братьев, например) к преступлению. “…Человек – раб своей страсти, и его активность есть на самом деле “пассивность”, потому что он гоним этой страстью” . Такой род деятельности неприемлем для дурака, он свободен и независим. Для него существует другое понятие деятельности. Кажется, что герой, уповая на свою лень, не желает затрачивать энергию на достижение внешних целей: нарубить дров, принести воды, пойти к царю на поклон. “Другое понятие деятельности означает работу внутренних сил человека, независимо от того, изменится ли что-нибудь от этого во внешнем мире” . Такое действие – всегда проявление внутренней силы, – по Спинозе, “добродетели” .

Сказка далека от психологизма, душевные переживания и внутренний монолог, многое объясняющие в иных жанрах литературы и фольклора, здесь отсутствуют. Следовательно, лишь путем анализа функции героя, его действий возможно приблизиться к пониманию замысла. “Для изучения сказки важен вопрос не что делают сказочные персонажи, а вопрос, кто делает и как делает” . Емеля отпускает щуку обратно в воду, Мартынка вместо нужной в хозяйстве вещи за большие деньги покупает кота и собаку. Дурак способен на любовь, милосердие и доброту, когда другие персонажи обустраивают свой материальный мир.

Уже за такую способность сказка награждает главного героя. Его не интересуют практические дела, он не замечает голода и холода, его одолевает лень, когда речь идет о бытовых вещах, деньги для дурака не имеют никакой ценности.

Исторически сложилось, что православие в России породило совершенно оригинальное и не известное другим культурам явление – юродство. “Юродивый – это тоже “дурак”” . Юродство как явление известно на Руси с XIV века, к XVIII веку оно начало искореняться. Волшебная сказка завершает свое жанровое формирование также в XVII-XVIII веках. Вполне возможно допустить мысль, что сказки о дураках, как наиболее поздние, вобрали в себя многие идеи, рожденные явлением русского юродства. Емеля, Мартынка, Иван – образы, во многом психологически несхожие, едины в одном – отчуждении от мира: их поведение непонятно, загадочно, они противопоставлены другим персонажам, “извергнуты” из мира.

Поведение дурака всегда загадочно и противоречиво: Емеля едет в лес и по щучьему велению заготавливает там не только дрова, но и дубинку, которой позже побивает толпу. Отношения Толпа – Юродивый – особого типа. Юродивый “руководит толпою и превращает ее в марионетку, в некое подобие коллективного персонажа” . В истории юродства известны многочисленные случаи, когда “дурачок” побивал людей, плевал на них, невзирая даже на священнический чин.

Исследователи этого явления указывают также на особенные отношения юродивых и царя. “Юродство тоскует о правде и любви, поэтому оно неизбежно переходит в обличение всякой неправды у людей – особенно часто и сурово нападало оно всегда на государственную власть, которая смиренно склонялась перед духовным величием юродства” . Отношения главного героя и царя в сказках о дураке всегда носят антагонистический характер. Царь и дурак “связаны незримой, но прочной нитью. Именно поэтому они могут меняться местами” . Эта мена в сказках о дураках нашла глубокое и символичное отображение: дурак неизменно получает свое собственное прекрасное царство, великолепней имеющегося у царя, обретает красавицу жену, сам становится молодцом “что ни в сказке сказать, ни пером описать”. Таким образом, сказка воплощает мечту человека о гармонии материального и идеального миров.

Убогий, нищий дурак в результате находит для себя и для своей избранницы-царевны “прекрасный остров, на котором было премножество разных деревьев со всякими плодами” (№ 161) – прообраз небесного рая.

В волшебных сказках о дураке интересны художественные детали, повторяющиеся в различных вариантах. В сказке “По щучьему велению” (160) мы находим большое количество христианской атрибутики: “Начал он Богу молиться; по целым дням голодает, а все молится”; “по щучьему велению, по Божьему благословению”; “Пошел в церковь, отстоял заутреню, воротился и стал разговляться”; царевна “ради праздничка Христова раздает бедным милостыню”. В сказке “Емеля-дурак” (161) интересна деталь: братья обещают Емеле привезти из города “красные сапоги”. “На красные сапоги во всей империи имел право только царствующий император, кесарь, и никто более.

Красные сапоги на любом другом человеке в пределах империи – величайшее государственное преступление и святотатство” . Красные сапоги дурака в волшебной сказке – символ его будущей власти, надмирности и избранности.

Русский дурак лежит на печи. Печь – место его пребывания в людском обществе. В этой связи интересна история некоторых церковных обрядов, имевших место в священнодействе XIV-XVII веков. “Чин пещного действа” совершался за несколько дней до Рождества. Печь являлась его главным атрибутом, ее устанавливали посреди церкви, в ней читалось Евангелие, в ней “сжигались” три отрока, и из нее же они выходили возрожденные.

Особые функции выполняли “халдеи” – святочные ряженые, несшие в толпу амбивалентную идею тождества добра и зла, смерти и жизни.

p>Предлагаемый анализ образа дурака в русской сказке позволяет не только понять его корни, но и увидеть ту его красоту, о которой говорили Достоевский и Толстой, но которая не всегда понятна сейчас нашему ученику.