Сочинение Бельтов и Любонька в романе “Кто виноват?”

Эпизоды романа, рисующие пребывание Бельтова в городе NN. и его пролог, где изображается пребывание Круциферского в усадьбе Негрова, Герцен осложнил подробно написанными предысториями “биографиями” главных героев, а также и “биографиями” их родителей. Эти биографические склонности Герцена – не результат его случайных, личных увлечений, но выражение его понимания изображаемых характеров. Писатель стремится в самом тексте романа распутать и разъяснить “паутину повседневных отношений”, которая опутывала характеры его героев. В этих разъяснениях у Герцена проявляются то круповский “антропологизм”, то социологические прозрения Бельтова.

И последние берут верх.

Судьба героев романа определяется в конце концов не их наследственными свойствами и связями, а их столкновением с властью дворянско-чиновничьего “Голиафа”. Обилие и подробность биографий героев, составляющих вместе с прологом большую часть произведения, не изменяют его жанра. “Кто виноват?” остается романом. Однако это Роман своеобразного стиля, имеющего немало общего со стилем “Евгения Онегина” и “Героя нашего времени” и вместе с тем вполне оригинального. Все это отразилось и на речевом строе романа.

В нем с особенной силой и блеском выразилась способность Герцена к широким обобщениям, не умещающимся в границы сюжета, его склонность к неожиданным и часто парадоксальным историческим сближениям и параллелям, в которых проявлялась его богатая и разносторонняя эрудиция, его умение заострить мысль метким сравнением, изящным афоризмом, язвительным каламбуром.

Недаром Белинский сравнивал талант Герцена с талантом Вольтера. В. Майков, например, считая Герцена человеком “по преимуществу мыслящим, следовательно, рожденным для науки”, подчеркивая, что он “несравненно более поражает умом, чем художественностью”, тем не менее писал: “Беллетрист в истинном смысле слова, Протей между беллетристами у нас один: автор романа “Кто виноват?”: “2. Даже такой реакционный журнал, как “Сын отечества”, дал роману подробную и сочувственную оценку, назвав его автора “оригинальным: блистательным талантом, который должен идти и развиваться своим собственным путем”.

Даже Шевырев, особенно враждебно встречавший все успехи передового литературного движения, готов был признать в Герцене “живой, замечательный ум”, хотя и утверждал, что его “личность, излишне развитая во вред русским понятиям: вредит ему самому и его произведениям”. Прямое неудовольствие вызвал у Шевырева язык романа Герцена, и он составил в полемических целях специальный “Словарь солецизмов, варваризмов и всяких “измов” современной русской литературы”. Характерная особенность художественной мысли Герцена состоит в том, что эта мысль осознает себя стоящей неизмеримо выше своего предмета и как бы снисходит до него.

Заключая в себе романтическую одушевленность, герценовская мысль вместе с тем полна иронии, настолько живой и активной, что в изображении жизни она всюду получает преобладающее значение. А подчас ирония Герцена становится даже самодовлеющей и перерастает в склонность к остроумию, часто очень меткому, но иногда и не оправданному сущностью изображаемых характеров.

Это и было отчасти причиной того, что ирония Герцена не переросла по-настоящему в сатиру в образах отрицательных героев. За эту склонность к излишнему остроумию упрекал Герцена Белинский. Иногда она, давала также повод для резких выпадов со стороны враждебной автору критики.

Подобно Вольтеру, Герцен был больше теоретиком, нежели художником.

В отличие от ранних, романтических произведений, в которых его интересовали идейные позиции героев, но не их характеры, он стремится теперь углубиться в характеры своих героев и разгадать обстоятельства, их породившие. Но при этом он не столько воспроизводит характеры во внутренней логике их действий и переживаний, сколько размышляете ней и заставляет размышлять самих героев. Поэтому резкое и в своей крайности несправедливое мнение Белинского, будто в романе Герцена есть “мастерской рассказ, но нет и следа живой поэтической картины” , все же заключает зерно истины. Изображая в характерах главных героев преимущественно умственную рефлексию, Герцен и сам полон ею.

Весь его роман пронизан той “глубокой субъективностью”, о которой писал Белинский, оценивая “Мертвые души”. Но субъективность Герцена особого рода.

Это – не пафос юмора, озирающего жизнь “сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы”. Это – пафос горьких и насмешливых размышлений об обстоятельствах русской жизни. Повествуя, Герцен “переживает беспрерывно прошедшее и настоящее” своих действующих лиц, “ищет оправданий, объяснений, доискивается мысли, истины”. Со всеми этими особенностями своего содержания и стиля роман Герцена вошел в историю русской литературы как произведение, отразившее новый момент в развитии передовой, революционной мысли. Выпущенный в печать полностью отдельной книжкой – приложением к первому номеру “Современника” за 1847 г., роман Герцена был воспринят читающей публикой как одно из крупнейших произведений уже сложившейся и быстро набиравшей силы “натуральной школы”.

И даже некоторые ее враги были вынуждены признать неоспоримые достоинства романа.