Сочинение на тему “Борьба за Блока”

“Борьба за Блока”

И. Машбиц-Веров

О Блоке имеется огромная литература. Его творчество осмысливалось самым различным образом, нередко – полярно противоположно. Удивительного в этом нет.

Еще в 20-х годах Л. Лозинский писал: “У Блока можно найти всю гамму человеческих переживаний: от победного приятия и приветствия жизни “звоном щита” до полного к ней отвращения и отчаяния; от презрения к толпе до пламенного протеста против несправедливости во имя социальных низов; от утонченной мистики до грубого реализма; от молитвы Прекрасной Даме до угара богемы и цыганщины”. Естественно поэтому, что, выделяя из системы образов поэта отдельные мотивы, придавая им превалирующее значение, исследователи и создают различные “облики” художника. “Всякий критик, – отмечает в своих воспоминаниях жена поэта, – мерит Блока на свой аршин и делает его таким, каким ему вздумается”.

Несомненно, такой субъективизм критики имеет свои причины. Нет, однако, смысла говорить о работах, где налицо методологическая несостоятельность: неумение в сложной “кривой” поэта найти его “прямую”. Противоречивые мотивы остаются в таких работах неосмысленными в их связи и единстве. И это, разумеется, не выявление противоречий сознания художника, а незрелость логики исследователя. Говоря словами Белинского, это неумение найти единый “пафос художника”.

Л. Толстой говорил о том же, как о неспособности определить “самое важное в произведениях искусства: фокус, к которому сходятся все лучи или от чего исходят”.

Если же обратиться к трудам, в которых исследователи находят у Блока “единый” пафос, то мы встретимся с двумя противоположными концепциями. Одна, господствовавшая у нас при жизни поэта и в начале 20-х годов, господствующая и сейчас в зарубежном буржуазном литературоведении, видит в Блоке законченного представителя символизма и, соответственно, религиозно-идеалистического мировоззрения. Преодоление этих позиций рассматривается как “падение” поэта, приведшее к его “гибели”.

Другая точка зрения представлена советскими литературоведами и писателями. Они не отрицают исходных символистских позиций поэта, наличия, подчас, и в дальнейшем его творчестве символистских мотивов. Но за всем тем они видят в его поэзии неизменное преодоление этих позиций, переход от символистской фантастики к реальным проблемам жизни страны и народа.

Тем самым Блок осмысливается не внутри имманентно-идеалистического ряда, а на широкой исторической основе.

Первая точка зрения была высказана еще самими символистами и их сторонниками и неоднократно перепевалась ими. Нет нужды останавливаться на этом подробно. Гораздо больший интерес представляют для нас убедительные опровержения этой фальшивой концепции.

Еще Брюсов отмечал, что творчество Блока – это единая лирическая повесть о “пути от одинокого созерцания к слиянию с жизнью”, как писал Брюсов. И именно это делает Блока поэтом эпохальным, выразителем переживаний не комнатных мечтателей, а той массы людей, которые в XX веке шли тем же путем.

Бесспорно, такой переход – доло нелегкое. Это чрезвычайно трудный, сложный, длительный процесс. Здесь естественны сомнения, колебания, рецидивы прошлого. Но за всем тем – это вполне реальный, закономерный исторический ироцесс.

И лишь по логике символистов он должен кончиться “трагедией”: творческой и моральной смертью. На деле это выход из духовного тупика. На это указывал В. И. Ленин еще в 1905 году, говоря о преодолении индивидуализма буржуазных писателей и выходе к “свободной литературе, оплодотворяющей последнее слово революционной мысли человечества”: к литературе, которая может еще “в рамках буржуазного общества вырваться из рабства у буржуазии” и “служить не скучающим и страдающим от ожирения “верхним десяти тысячам”, а миллионам и десяткам миллионов трудящихся, которые составляют цвет страны, ее силу, ее будущность”.

Закономерно поэтому, что рассматриваемый процесс стал особенно интенсивен после Великой Октябрьской революции. С непререкаемой убедительностью доказал это Первый съезд советских писателей. Об освобождении от “рабства у буржуазии”, о благотворной общеидеологической и творческой перестройке под влиянием социалистической культуры говорили на съезде десятки писателей.

Горький имел все основания заключить, что “беспартийные писатели неплохо научились думать у пролетариата” и что в результате “те из писателей, которые считались беспартийными, “колеблющимися”, признали большевизм единственной боевой руководящей идеей в творчестве, в живописи словом”. А на следующем съезде советских писателей Самед Вургун так определил всемирно-историческое культурное значение Октября: “Социалистическая революция спасла художественную мысль человечества от духовной нищеты и оскудения, от декадентства и символизма, от неверия в победу светлого и прекрасного”

Чрезвычайно интересное свидетельство о громадной трудности духовной перестройки писателя, воспитанного буржуазной культурой, представляет статья М. Шагинян “Тревога”. Это, в сущности, документ эпохи. И статья эта тем более интересна, что была опубликована в 1925 году, задолго до Первого съезда писателей, и принадлежит художнику, в свое время причастному к символизму.

Вот наиболее существенные признания Шагинян.

Революция застала ее, как и всех символистов и декадентов, врасплох: “Что же со мной происходит? Я лежу колечком, как скорпион, носом к носу со своим собственным концом, видя и щупая окончание того идейного цикла, который меня питал и которому я служил. Я был последышем большой культурной полосы, которая дошла до своей кульминации”. “Мы обижены, нам плохо, действительно, нам очень плохо”.

Затем Шагинян уточняет, о ком именно она говорит: “Многие усвоили себе декадентское мировоззрение, попав в полосу торжествующего декадентства и заразившись модой”, – и ныне они продолжают держаться старого: “Мы хотим остаться верными нашему мировоззрению, даже если оно неверно”.

Но это – ложно понятая “верность”, продолжает Шагинян, необходимо осмыслить свое положение не с метафизических позиций “религиозной трагедии”, а как “болезнь”, имеющую реальные причины. Таких причин Шагинян называет три: “у нас нет опыта современности”; “мы поставлены в необходимость овладения новым содержанием жизни”; наконец, вместо того чтобы “вербовать данные, при помощи которых мы могли бы овладеть новым опытом”, мы нарочито “стараемся не знать”. “Марксизм – огромная организующая сила, он интересует полмира, а кто из нас стал его изучать?”.

Выход из положения М. Шагинян находит один: “Нам надо суметь выйти из страдательных состояний и не побояться начать новую причинную цепь событий своей внутренней жизни”. Необходимо, “чтобы мы лицом к лицу соприкоснулись с проблемами новой культуры, чтобы мы увидели геологический разрез происходящего, научились перемене и начали мыслить в ее проблемологических масштабах”.

Вместе с тем М. Шагинян отчетливо сознает, что такая борьба со старым за новое мировоззрение – “есть борьба двух эпох, двух культур”. И самое важное – понять, что “духовное наследство вынесшего нас класса не плодотворит. Его противоречия психологически непримиримы, разлагают душу, ведут к неврастении. Его бытие гангренозно.

Буржуазная культура на закате, и во чреве ее уже есть младенец – конкретное бытие грядущей культуры”.

На собственном опыте, став одним из крупнейших советских писателей, М. Шагинян доказала справедливость своих слов.

Сказанное Шагинян имеет прямое отношение к “судьбе Блока”. Но то, что она пережила после Октябрьской революции – сознание гибельности воспитавшей ее декадентско-символистской культуры, необходимость перехода к новой, – Блок переживал еще в рамках буржуазного общества. Такова, в сущности, основная тема всего его творчества.

В своей “Повести о жизни” К. Паустовский неоднократно обращается к поэзии, потому что здесь он находит “жизнь, доведенную до полного выражения, раскрытие мира во всей его глубине”. И характерно, что именно о стихах Блока писатель вспоминает чаще всего. В его поэзии он находит и воплощение подлинной любви к Родине – “чувства своей страны – особенной, очень дорогой и милой в каждой ее мелочи, без чего нет настоящего человека”; и великое “напряжение жизни”, о чем поют “широкие и светлые, как дыхание утра, строки Блока”; и интимнейшее выражение преданной и чистой, простой человеческой любви; и “вещие слова” об огромном горе русских людей, замордованных царизмом и замученных империалистической войной.

Таков в восприятии Паустовского Блок: в его поэзии – “раскрытие мира”. Поэты же, верные символизму и декадентству, предстают перед Паустовским совсем иными: все они идут мимо жизни, мимо России, мимо войны: “Поэты-символисты начисто потеряли представление о реальности, пели о бледных призраках страсти и огне нездешних вожделений”.

Для К. Федина “основа основ поэтической темы Блока – распад старого мира”. Это – “поэт высокого гражданского чувства”, его противоречия и трагедия “бесстрашно расширяют наш взгляд на содержание исторических событий рубежа двух эпох, просвечивают молниями революционной борьбы”. Блок “обрек на гибель время, которому принадлежал, и воспел победу другого времени, которое породило Советскую страну”.

Юрий Либединский вспоминает, что когда “началась война и всю предвоенную жеманную поэзию словно ветром развеяло, все оказалось легковесно, фальшиво и не по существу”, “Стихи о России” Блока говорили именно о том, “что по-настоящему весомо: о родной природе, о русской жизни, о войне”. “Я не знаю поэта, который с такой точностью выразил бы наше время, как его выразил Блок” – признавался Либединский.

В полном согласии с идеалистической критикой художественно воплощали в своем творчестве образ Блока некоторые поэты-символисты. Ив. Кубиков справедливо писал о цикле “Из стихов о Блоке” Марины Цветаевой: “Она возвела поэта в чин Христа еще при жизни, а себя – в мироносицы”.

Но поэты из демократической среды рисовали образ Блока по-другому, отметая мистический “апофеоз”, видя в нем, как и Паустовский, “раскрытие мира”. И как бы отвечая на славословия мистиков, Багрицкий писал:

От славословий ангельского сброда,

Толпящихся за твоей спиной,

О Петербург семнадцатого года,

Ты косолапой двинулся стопой!

И что тебе прохладный шелест крылий!..

Былые годы тяжко проскрипели,

Как скарбом нагруженные возы,

Засыпал снег певницы и свирели,

Но нет по ним в твоих глазах слезы…

Какие тени в подворотне темной

Вослед тебе глядят – в ночную тьму?

С какою ненавистью неуемной

Они мешают шагу твоему…

В борьбе за Блока советское литературоведение занимает определенную позицию. Это не означает отсутствия разногласий и нерешенных еще проблем. Но основное положение, единое для современного советского литературоведения, заключается в том, что Блок – не комнатный “религиозный поэт”, устами которого говорит обреченность. Это поэт эпохальный, выразитель мыслей и чувств многих и многих людей “страшных лет” России, эпохи острейшей борьбы двух миров; поэт “борьбы между мраком и светом”, в которой побеждает свет.

Хорошо сказал об этом К. Федин: “Проникновенная близость Блока к судьбам родины, как бы ни были они трудны, держала его дух в непреходящей работе. И эта работа, это видение судеб родины и сделало его образ – прямым, с приподнятой головой”.