Стихотворение Иосифа Бродского “Пилигримы”

Восприятие, истолкование, оценка

Название стихотворения вызывает ассоциации с дорогой, милостыней и смиренным несением своего креста. Ветхоризной вереницей проходят перед глазами палимые солнцем, исхлестанные ветром и дождем “нищие духом” странники-богомольцы, олицетворяющие евангельское: “Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное”. Вспоминаются былинные калики перехожие, напоившие живой водой просидевшего сиднем на печи тридцать лет и три года Илью Муромца и вдохновившие его на защиту земли родной от поругания и разорения, и слепые гусляры, идущие поклониться иконе чудотворной и открывшие сердцу Петруся Понельского многострадальную, но великую во всех своих проявлениях жизнь…

Преодолевая текстовое пространство, проторенное пилигримами И. Бродского, пристально всматриваясь в увиденное на этом пути и в самих путешественников, мы, обнаруживая в них черты духовного наследства “преданий старины глубокой”, в то же время замечаем, что они идут гораздо дальше традиционных паломников.

Пятикратной анафорой “мимо”, обозначающей направление движения пилигримов в самом начале стихотворения, автор подчеркивает, что они минуют все земное, материальное, рациональное, предметное и прагматическое. И “ристалища”, где люди состязаются друг с другом за право ложного превосходства. И “капища”, и “храмы”, где фанатики поклоняются “идолам” и “кумирам” (вспомним строчки А. Вознесенского из “Ностальгии по настоящему”: “Будто послушник хочет к Господу, ну а доступ лишь к настоятелю…”). И “шикарные кладбища” (этот оксюморон – своеобразное напоминание евангельского: “Легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное”). И “бары” (вспомним сон Раскольникова, в котором семилетний Родион шел с отцом мимо кабака).

И “большие базары”, атмосфера которых пропитана продажностью. И Мекку, и Рим, которые, казалось бы, должны стать конечными пунктами паломничества (“Все пути ведут в Рим”), а на деле оказываются в одном ряду с “большими базарами” (вспомним евангельский эпизод изгнания торгующих из храма). И даже сам мир и горе, его населяющее.

Таким образом, истинная религия не в храмах и капищах, а в сердцах пилигримов:

Глаза их полны заката. Сердца их полны рассвета.

Эти строчки созвучны заповеди блаженства: “Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят”.

Стихотворение начинается с перечисления однородных дополнений, выраженных существительными, называющими предметные реалии окружающего материального мира, мимо которого идут пилигримы. Эти реалии, действительно, несмотря на свою материальность, лишь дополнение к миру истинному, находящемуся в сердцах странников. Аллитерация звука, напоминающая рычание, орфоэпически характеризует злобу этого внешнего мира, тем не менее не ожесточающую сердца путешественников, о чем свидетельствует мягкий ассонанс звука, на протяжении всего стихотворения ненавязчиво, но стойко уравновешивающий это “рычание”.

“Синее солнце” – единственный образ, находящийся вне земли. Это своеобразное благословение свыше, от него веет и глубиной, и безбрежностью синего моря, и высотой, чистотой и необъятностью синего неба, и недостижимой привлекательностью Синей Птицы Счастья.

После однородных дополнений следуют однородные определения, описывающие самих пилигримов и свойства окружающего их мира:

Увечны они, горбаты. Голодны, полуодеты.

Такими они видятся тем, кто проводит время на “ристалищах”, “базарах” и в “барах”. Вспомним, какой виделась свита Воланда всевозможным лиходеевым и варенухам и какой она предстала перед просветленным читательским взором в конце булгаковского романа.

Мир предстает “ослепительно снежным и сомнительно нежным”, потому что внешняя красивость часто закрывает людям глаза на человеческие страдания и лишения. Эпифора в 18-й и 19-й строках (“останется прежним”) и констатирующее “да” окончательно рассеивают мечты о так называемом “светлом будущем”. Анафора “мир останется” соединяет два определения в одно – циничное, но точное – “вечно лживый”.

Постижимость и бесконечность – своеобразная антитеза. Под постижимостью понимается конец чего-либо, но знание причин человеческих проблем не означает их конечность:

И значит, не будет толка от веры в себя да в Бога, и значит, остались только Иллюзия и Дорога.

К такому парадоксальному на первый взгляд выводу подводит нас автор. Следовательно, все бессмысленно? От этих строк веет мрачной безысходностью Экклезиаста.

Куда же тогда и для чего идут пилигримы, если они не в состоянии ничего изменить, все “останется прежним”, то есть лживым?

Но что значит “толк”? Смысл, польза, прок, разновидность какого-либо религиозного или политического направления?

Все, мимо чего проходят пилигримы, отражается в их глазах как закат:

За ними поют пустыни, Вспыхивают зарницы, Звезды дрожат над ними…

Все это предвещает конец света. Но его не будет, после заката вновь наступает рассвет, а значит – жизнь продолжается.

Композиция стихотворения – антиклимакс Иллюзии и климакс Дороги. В начале пилигримы “идут по земле” в поисках смысла и справедливости. В дальнейшем появляется сомнение в их существовании, а затем уже, казалось бы, разочарование в себе и в Боге. Желание сделать мир чище и справедливее – всего лишь “Иллюзия”.

Чем дальше пролегает “Дорога”, тем отчетливее понимание того, что нельзя изменить внешний мир, можно лишь сохранить в чистоте и непорочности мир внутренний. Миссия пилигримов, сберегших в своей душе самое светлое и чистое, безнадежна с точки зрения практической пользы. Значит, снова и снова кровопролитные войны будут “удобрять” землю.

Пилигримы не могут изменить внешний мир, он остается таким, каким был, но если бы не они, его бы не стало вообще, он бы разрушился и после заката не наступило бы уже никакого рассвета. Они, проходя мимо мира и горя, несут в своих сердцах рассвет и тем самым крутят карусель жизни, не давая ей остановиться. Идея стихотворения заключается в вечном движении жизни:

И быть над землей закатам, и быть над землей рассветам.

Это своеобразная интерпретация библейского описания сотворения земли: “И был вечер, и было утро”.

Завершается стихотворение двумя глаголами, обозначающими действия по отношению к центральному образу – земле, являющимися своего рода квинтэссенцией всех земных дел, и двумя существительными, называющими производителей этих действий, обеспечивающих земное равновесие, выражающееся в чередовании закатов и рассветов:

Удобрить ее солдатам. Одобрить ее поэтам.

Последний, поистине ключевой образ (“поэты”), подобно вспышке, озаряет сознание читателя неожиданным открытием, вызывая настоящую катарсисную реакцию. Пилигримы – это и есть истинные поэты. Такие, каким был сам И. А. Бродский.

Его судили и награждали, хулили и хвалили, изгоняли и привечали, а он просто шел “мимо” всего этого, глядя на мир глазами, полными заката, и чувствуя его сердцем, полным рассвета, и в 56-летнем возрасте “удобрил” землю, которую всю свою жизнь “одобрял” такой, какая она есть, будучи поэтом-пилигримом.