Своеобразие реалистического метода Шмелева

p>Для И. С. Шмелева Россия – потерянный рай детства, который он и воскрешает из небытия силой своей ясновидящей и одновременно преобразующей памяти. В главе “Радуница” есть эпизод, дающий ключ к художественному своеобразию романа: “Какое Утро!.. Окна открыты в тополь, и в нем золотисто-зелено. Тополь густой теперь, чуть пропускает солнце, на полу пятна-зайчики, а в тополе такой свет, сквозисто-зеленоватый, живой, – будто бы райский свет. Так и зовем мы с Горкиным.

Мы его сами делаем: берем в горстку пучок травы – только сжимать не нужно, а чуть-чуть щелки, – и смотрим через нее на солнце: вот он и райский свет! Такого никак не сделать, а только так, да еще через тополь, утром… только весенним утром, когда еще свежие листочки”. “…Райский свет. Мы его сами делаем…” “Рукотворный” райский свет, которым пронизана едва ли не каждая страница романа – это дух творчества, очищающий и преображающий Прошлое и заставляющий сиять его иным, неземным светом. Великолепна цветовая палитра писателя, близкая по ясности и чистоте красок древнерусской живописи: красная Пасха, сине-бело-голубое Рождество, свежая зелень Троицы.

Особый акцент сделан на золото, которым залито все: “…и небо золотое, и вся земля, и звон немолчный кажется золотым тоже, как все вокруг”. “Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный, скучный. Да, сегодня Великий пост. Теперь уж “душа начнется”, – Горкин вчера рассказывал: “Душу готовить надо”.

Говеть, поститься, к Светлому дню готовиться. Старая моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается кислый пар – священный. Я и теперь его слышу, из дали лет, – так начинается первая глава романа – “Чистый понедельник”. Главные слова здесь: свет, душа, Светлый день, даль лет.

Шмелев не случайно начал свою эпопею об ушедшей России с идеи покаяния, с Великого поста: “На Постный рынок с тобой поедем, Васильевские певчие петь будут – “Душе моя, душе моя”, – заслушаешься”, – сулит Горкин Ване в “Чистом понедельнике”. Те же молитвенные слова из “Великого покаянного канона святого Андрея Критского” повторяются в одной из последних глав, в которой рассказывается о смерти отца (“Кончина”): “Дверь в спальню чуть приоткрыта. Слышны печальные вычитывания батюшки. Я узнаю знакомую молитву, какую поют в Великом посту, – “Душе моя, душе моя… восстани, что спиши? конец приближается…” “Зимние рамы еще не вставили – или их выставили в зале?

Слышен унылый благовест – бо-ом… бо-о-омм… будто это Чистый понедельник, будто к вечерням это: “по-мни… по-мни-и…” (“Похороны”). Центральная тема “Лета Господня” – тема исторической и родовой памяти – заявлена уже в эпиграфе к роману – строках Пушкина: Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу – Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. Основа незыблемости мира заключается в памяти прошлого и строительстве настоящего по законам прошлого. В этом мире есть главное – осмысленность, одухотворенность, “обоженность” будничной жизни и быта. Традиционный Порядок воспринимается как высший нравственный закон.

Осознание иного, высшего смысла во всем реальном (явленном) мире одухотворяет обыденные дела, превращает обычные действия, да и всю человеческую жизнь в священный обряд. “Розовые занавески, с охотниками и утками” сняли, зажгли “голого стекла лампадку”, не разрешают бегать и играть, потому что – Великий пост, “мучается Сын Божий”, а значит, настала пора готовить душу к Светлому дню, к Пасхе. “…Нельзя сразу, а надо приуготовляться, а то и духовной радости не будет”, – так Горкин наставляет Ваню. В “мелочах жизни” ребенку приоткрывается небесная тайна, а его детская душа постигает Бога: “Чувствуется мне в этом великая тайна – Бог” (“Чистый понедельник”). “Мреет в моих глазах – и чудится мне, в цветах, – живое, неизъяснимо-радостное, святое… – Бог?.. Не передать словами” (“Пасха”), “По-мни, по-мни”, – гудит церковный колокол, даруя человеку “память смертную” (то есть напоминая о конечности земного пути) и не давая спать его душе. Повествование Шмелева построено по законам благодарной памяти. Память в “Лете Господнем” – категория не только этическая, но и эстетическая.

Россия, детство, Дом в родном Замоскворечье увидены внутренним, духовным оком автора. В “Лете Господнем” принципиально важна повествовательная манера. Все, о чем рассказывается, увидено глазами мальчика Вани, за которым стоит писатель Иван Шмелев, уже прошедший путь, еще предстоящий его герою. Отсюда возникает соединение силы художественного изображения с глубиной философского осмысления изображенного.

Как отмечал великий русский философ И. А. Ильин, слово Шмелева рождено, “сердцем воспринявшего младенца и поведавшего мудреца”. Шмелев следовал традиции русской классической литературы, хотя во многом он был и новатором, что не только выделяет Роман среди произведений этого жанра, но и делает его уникальным. Об этом замечательно сказал И. А. Ильин: “С тех пор, как существует русская литература, впервые Художник показал эту чудесную встречу – мироосвящающего православия с разверстой и отзывчиво-нежной детской душой.

А мы, читатели, видим, как лирическая поэма об этой чудной встрече разрастается, захватывает весь быт взрослого народа и превращается в эпическую поэму о России и об основах ее духовного бытия… показывает нам Православную Русь – из сердечной глубины верующего ребенка”.