“Для меня стихи – дом…”, – писала Марина Ивановна Цветаева. Этим домом поэтесса владела сполна и оставила его непохожим на другие – теплым, высоким, красивым и светлым, в который хочется возвращаться снова и снова. Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед. Эти строки написаны, когда их автору не исполнилось и 21 года, однако, и десятилетия спустя Цветаева говорила об этой заключительной строфе: “Формула наперед – всей моей писательской судьбы”. Позже в лирике Цветаевой появились стихи, которые провозглашали высокое предназначение и долг поэта: В поте – пишущий, в поте – пашущий! Нам знакомо иное рвение: Легкий огнь над кудрями пляшущий, – Дуновение – вдохновения!
Гений вдохновения – единственный повелитель поэта. Он парит над ним в облике огненного всадника: “Пожирающий огонь – мой конь!..”; “С красной гривою свились волоса…/ Огневая полоса – в небеса!”. И сама она, женщина-поэт, уподоблена птице Феникс, что поет “только в огне”, сгорая в “тайном жаре” души, и этому костру приносит в жертву все: “Я и жизнь маню, я и смерть маню / В легкий дар моему огню”.
Тема поэта и его предназначения достигает своей мощи в маленькой энергичной поэме “На красном коне”. Героиня приносит к ногам Гения-повелителя – всаднику на красном коне – свою жизнь, чтобы он умчал ее ввысь, и “в лазурь”, в иной мир – в небо поэта. В 1923 году Цветаева пишет стихотворение “Поэт”.
Оно – о поэте, его природе, его сути, его величии и беззащитности, о его могуществе и ничтожности “в мире сем”. “Есть в мире лишние, добавочные, / Не вписанные в окоем”, живущие с пером и бумагой, душа которых больше и чувствительнее, не похожие на остальных. Поэт должен быть выше и светлее, чтобы быть тем лучиком света, который освещает дорогу остальным: Поэты мы – и в рифму с париями, Но выступив из берегов, Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов! Особенна, но нелегка дорога поэтов в мире, где остальные не видят ничего, кроме собственного “Я”, своих проблем, задыхаются в быту, отвергают поэтов, которые могут нарушить их обыденность, призывая стать лучше, светлее, приоткрыть свои души: Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший – сер!
Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью В мире мер?! 19 марта 1918 года Цветаева написала стихотворение, в котором делает творческий рывок к той себе, какой стала совсем скоро, к той себе, где она прозревает Поэта – Женщину – Любовь в их противоположных началах, где ее поэтической интуиции приоткрывается двоякость природы человека: две женские сути, символизирующиеся в Психее (душа) и Еве (тело).
Также, она говорит о человеческих высотах – низостях, чистоте – греховности, свете – тьме, высшем – земном, “бытие” – быте: Что хочешь – спрашивай. Ты добр и стар, И ты поймешь, что с эдаким в груди
Кремлевским колоколом – лгать нельзя. И ты поймешь, как страстно день и ночь Боролись промысел и Произвол В ворочающей жернова груди… А голос, голубем покинув грудь,
В червонном куполе обводит круг. Две чаши весов: на одной – произвол, опущенный взор; на другой – промысел (высший), закинутая в своей правоте голова. Две чаши весов – и не перевешивает ни одна.
Ведь над всем, вне всего, – голос поэта (Логос), голубем вылетающий из груди и парящий над куполом храма… Поэт, по Цветаевой, не подвластен суду. “Я не судья поэту, / И можно все простить за плачущий сонет!” – так в юности она защищала поэта Эллиса. Поэт, считает она, не только не подсуден читателям, но и не судья другим. Он мыслит по-своему. Его “тьма” не всегда означает зло, а высота – добро.
Ева может оказаться доброй, а Психея – бесстрастной. Когда, позже, сама Марина Цветаева жестом поэта и Психеи в голодной Москве отдаст Бальмонту последнюю картофелину; или когда она уйдет с работы, не в силах “служить”, в то время, когда дома сидят два голодных ребенка, то как женщина и мать она была…не права. Впрочем, можно ли судить и мерить поэта одними обычными житейскими мерками?
А если он не укладывается в них, а если он только и существует благодаря своей “внемерности”? На эти вопросы трудно ответить однозначно. Во всяком случае, Цветаева в 25-28 лет была именно такова.
С годами она станет другой, станет острее воспринимать чувство долга. Но взгляды на права поэта не изменит и провозгласит: “В жизни – черно, в тетради – чисто”.