У истоков “лейтенантской прозы”

Повесть В. П. Некрасова “В окопах Сталинграда”

В разделе “Литература периода Великой Отечественной войны и послевоенного десятилетия” авторы учебника под редакцией А. Г. Кутузова, предложив краткую характеристику трех потоков военной прозы, для анализа и обсуждения в классе выбирают повесть писателя-фронтовика В. Некрасова “В окопах Сталинграда”. Выбор хоть и далеко не случайный, но в школьной практике относительно новый. Повесть, написанная и опубликованная в 1946 году в журнале “Знамя”, тут же была удостоена Государственной премии. А в 1974 году ее автор, Виктор Платонович Некрасов (1911-1984), был вынужден эмигрировать из СССР во Францию, “как человек независимых суждений”, пополнив “третью волну литературной эмиграции”. Только в 90-х годах повесть “В окопах Сталинграда” вернулась к российскому читателю.

Сегодня повесть выдержала 120 изданий на тридцати языках, признана в литературе как новаторское произведение о войне.

В чем новизна повести В. Некрасова? Прежде всего в правдивом взгляде на войну, далеком от пафосного, романтического ее восприятия. Перед читателем предстают военные будни, быт простых солдат, их негромкий героизм, их суждения о войне, об отступлении и победе – словом, все то, что получило определение “окопная правда”.

Для раскрытия смысла этого понятия можно предложить учащимся проанализировать начало повести (гл. 1-2 первой части).

Рассказ ведется от первого лица, это своего рода дневник участника войны. Война испытывает героя не боями, гулом орудий и близостью смерти, а затянувшимся отступлением (запрещенная тема!), долгой обороной. Критичное отношение рассказчика к проверяющим (“И у каждого свой вкус… Вот и угоди им всем”) , к дивизионному инженеру (“…Инженер и бровью не ведет. За две недели один раз только и был, и то галопом по передовой пробежал, ни черта толком не сказал.

А я каждый раз заново начинай и выслушивай – руки по швам – нотации командира полка”) , его мысли о неподготовленности к войне (“Не везет нашему полку. Каких-нибудь несчастных полтора месяца воюем, и вот уже ни людей, ни пушек. По два-три пулемета на батальон…

Необстрелянных, впервые попавших на фронт, нас перебрасывали с места на место…”) – все это раскрывает особого рода драматизм военного времени. Тяготы войны усиливаются “человеческим фактором” (сомнениями, недовольством, амбициями), физические испытания дополняются моральными (чувством вины, сознанием того, что от тебя ничего не зависит – “На войне никогда ничего не знаешь, кроме того, что у тебя под самым носом творится” ).

Установка на “нелитературность” – непосредственное впечатление, рассказ с места событий – определяет своеобразие стиля повести Некрасова. Первые главы позволят учащимся сделать некоторые выводы о стилевых особенностях этого произведения. Прежде всего нужно отметить спокойную, “чеховскую” манеру, лаконизм повествования. Особая роль отводится детали, о которой главный герой говорит: “Есть детали, которые запоминаются на всю жизнь. И не только запоминаются.

Маленькие, как будто незначительные, они въедаются, впитываются как-то в тебя, начинают прорастать, вырастают во что-то большое, значительное, вбирают в себя всю сущность происходящего, становятся как бы символом” (гл. 16, первая часть).

Детали военного быта: одна смена белья, постиранная в передышке между боями и надетая недосушенной, дезокамера (“Скребутся бойцы до крови. Никак не выведешь…”) , напрасно в условиях отступления вырытые окопы (“Третий уже раз рою, и ни разу переночевать даже не удавалось”) , “двадцать семь активных штыков”, оставшихся от батальона, тридцать шесть километров – первый переход, который должны будут сделать бойцы, раненная осколком и перебинтованная рыжая кошка, у которой котята “никак не могут найти сосков”, – складываясь, представляют подлинную картину войны, увиденную не из командного пункта, а из солдатского окопа.

Значение символа приобретают такие детали, как еще дымящийся окурок, прилипший к губе убитого бойца (“И это было страшней всего, что я видел до и после на войне. Минуту назад была еще жизнь, мысли, желания. Сейчас – смерть”) , указательный столб с табличкой “Сталинград – 6 км”, направленный прямо в небо (“дорога в рай”), портрет Д. Лондона в блиндаже Карнаухова, “Барыня”, которую “где-то совсем рядом наяривает кто-то на балалайке”, хотя “кругом все стреляют и стреляют, и небо уж фиолетовое, и визжат ракеты”.

Таким образом, события войны пропущены через сознание героя – это позволило создать психологический портрет человека на войне.

Выбором героя В. Некрасов, по словам В. Быкова, “опередил свое время”. Позже, в 50-60-х годах, повестями В. Быкова “Дожить до рассвета”, Г. Бакланова “Пядь земли”, Ю. Бондарева “Горячий снег”, В. Курочкина “На войне как на войне” заявит о себе так называемая “лейтенантская проза”, главными героями которой будут молодые лейтенанты – вчерашние выпускники школ, студенты, прошедшие в течение нескольких месяцев обучение и тут же отправленные на фронт.

Образ молодого лейтенанта дает повод поговорить с учащимися и о причинах дефицита профессиональных военных как следствия сталинских репрессий, и о том этическом смысле, который вкладывали в понятие “мальчишество” писатели и поэты 50-60-х (“До свидания, мальчики…” Б. Окуджавы, “Мальчишки” И. Шаферана и др.). Война для “мальчиков в шинелях”, назначенных командовать людьми вдвое старше их, поставленных перед необходимостью убивать, стала проверкой их человеческой и гражданской зрелости. Своей молодостью, ранимостью души, стремлением любить они противостояли войне, чистотой идеалов, максимализмом – приспособленчеству и карьеризму.

Даже своей гибелью они не только разоблачали антигуманную сущность войны, но и утверждали жизнь (“Звезда” Э. Казакевича, “Убиты под Москвой” К. Воробьева, “Пастух и пастушка” В. Астафьева). Таким образом, “мальчишество” несло в себе нравственный заряд.

Главный герой повести “В окопах Сталинграда” Юрий Керженцев, архитектор по Профессии, на фронте – военный инженер, сапер. Именно герою-интеллигенту Некрасов доверил восприятие и оценку сражения за Сталинград – переломного момента в ходе войны. Тем самым Некрасов продолжил толстовскую традицию в литературе. В романе “Война и мир” картину Бородинского сражения, решающего сражения в военной кампании 1812 года (“Всем миром навалиться хотят!”) , Толстой рисует в восприятии Пьера.

Именно Пьер, невоенный человек, размышляет перед боем о “скрытой теплоте патриотизма”, соглашается с требованием князя Андрея убивать французов, потому что они враги; но, пережив на батарее Раевского глубокое потрясение от ужаса, крови и неразберихи боя, именно Пьер воскликнет: “Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!” Эта нравственная оценка близка к толстовскому определению войны как “противного человеческому разуму и всей человеческой природе события”.

Размышления Керженцева о настоящем героизме, дружбе, истинном патриотизме ( “…В песне той, в тех простых словах о земле… было что-то… Я даже не знаю, как это назвать. Толстой называл это скрытой теплотой патриотизма.

Возможно, это самое правильное определение. Возможно, это и есть чудо… чудо более сильное, чем немецкая организованность и танки с черными крестами” – Гл. 16), сознание вины ( “Я не могу смотреть на эти лица, на эти вопросительные, недоумевающие глаза. На воротнике у меня два кубика, на боку пистолет. Почему же я не там, почему я здесь?..

Где мой взвод, мой полк, дивизия? Ведь я же командир… Что я на это отвечу?

Что война – это война, что вся она построена на неожиданности и хитрости, что у немцев сейчас больше самолетов и танков… А мы хотя и вынуждены отступать, но отступление – еще не поражение…” – гл. 9), его размышления о краткости встреч на войне, цене человеческой жизни – все это составляет идейный центр произведения.

Подобно героям Л. Толстого, герой-интеллигент В. Некрасова заново “открывает” народный характер: “На войне узнаешь людей по-настоящему. Мне теперь это ясно. Она – как лакмусовая бумажка, как проявитель какой-то особенный. Валега вот читает по складам Спроси его, что такое социализм или родина, он, ей-богу ж, толком не объяснит: слишком для него трудны определяемые словами понятия. Но за эту родину – за меня, Игоря, за товарищей своих по полку, за свою покосившуюся хибарку где-то на Алтае – он будет драться до последнего патрона.

А кончатся патроны – кулаками, зубами… Вот это и есть русский человек” (гл. 10). Снисходительное, ироничное отношение матроса Чумака к лейтенанту-интеллигенту (“Ты, наверно, стихи пишешь…”) после пережитых боев, ранения Керженцева сменяется уважением и доверием.

Это тоже значительная победа молодого лейтенанта, воплощение любимой толстовской идеи: в войне творится мир; мир, единение важнее всего.

Авторы учебника одним из главных идейных утверждений третьего потока военной прозы, к которому относится и “В окопах Сталинграда”, назвали мысль о том, “что война не только раскрывает сущностные черты личности, но и формирует их, закаляет волю человека”. Это в полной мере относится к героям Некрасова. В минуты затишья Керженцев мысленно уносится в довоенный Киев, где остались близкие, друзья; в первый день пребывания в Сталинграде отправляется в оперетту, потом в библиотеку, где “наслаждается какими-то новеллами перуанского происхождения в Интернациональной литературе”.

Но влияние войны ощущается уже во всем: гуляя с Люсей по тихому еще Сталинграду, Керженцев мысленно выбирает место для установки пулеметов. “Привычка”, – объясняет он. Или курлыканье журавлей напоминает ему звук “юнкерсов”: “…Даже смотреть противно. Эта ассоциация промелькнула, по-видимому, у всех нас” . Солнечные дни ненавистны герою, причины ненависти лаконично объясняются фразой: “Следующий день по-прежнему был ясный, солнечный, жужжащий самолетами” . Герой живет с постоянным ощущением войны, краткости мирной передышки.

Он не может без иронии относиться к рассуждениям о “долге каждого интеллигентного человека собирать документы о войне” : для Керженцева теперь важнее сохранение жизни подчиненных, забота о том, что Толстой называл “духом войска”. Этим объясняется его интерес к Валеге, Карнаухову, Седых – рядовым участникам войны и, по мнению писателя, истинным ее победителям.

Мысль о том, что именно народ выиграл войну, тоже роднит повесть Некрасова и Роман Толстого. Когда-то Л. Толстой, объясняя, почему он начал с описания Аустерлица, а не с победного 1812 года, писал: “Ежели причина нашего торжества была не случайна, но лежала в сущности характера русского народа и войска, то характер этот должен был выразиться еще ярче в эпоху неудач и поражений” . В. Некрасов начинает свою повесть с получения приказа об отступлении, а заканчивает ее не победой еще, но готовностью к победе, уверенностью в ней. Сталинград стал символом перелома хода войны, рубежа, когда “дальше отступать нельзя”. Символом народной победы, свободы и правды.

Наверно, именно это отражает название повести.

Сосредоточенность на отдельном участке фронта, на отдельных судьбах сочетается в повести с панорамным взглядом на военные события, лаконизм повествования – с глубиной размышления о человеке на войне, точностью детали. Вот почему небольшая по объему повесть, по замечанию А. И. Павловского, “оставляет впечатление большой, в сотни страниц книги…”.