У входа в чащу

Вспоминается мне, как некоторое время назад вручали орден замечательному артисту Зиновию Гердту. Высокопоставленный чиновник, вручив награду, раскрыл заранее заготовленную папку-адрес и сказал: “А теперь, Зиновий Ефимович, я прочитаю вам стихотворение Пастернака”. И, запинаясь, начал читать с листа.

Гердт остановил его: “Нет, давайте лучше Я вам почитаю Пастернака”. И зазвучал незабываемый голос актера: “Быть знаменитым некрасиво, не это подымает ввысь…”

Среди всего прочего пришедшего тогда в голову я подумала еще и о том, как меняется стихотворение от того, кто его читает, как неумелым чтением (неважно, вслух или “про себя”) можно испортить любые стихи. Как говорила Марина Цветаева: “Книга должна быть исполнена читателем, как соната. Знаки – ноты.

В воле читателя осуществить или исказить”. Не понимая текста, неопытный (недобросовестный?) читатель рискует разрушить его.

Изредка после уроков кто-нибудь из учеников подходит и виноватым шепотом говорит: “Можно, я задам один вопрос? Вы только не обижайтесь. А у Пушкина плохие стихи были?” Вместо Пушкина может прозвучать фамилия Лермонтова, Пастернака, Бродского.

Что ответить? Да, были. Неудачи бывают у каждого.

И неудачи поэта не переводят стихотворение в разряд массовой литературы. Просто в стихотворении или живет поэзия, или нет. Даже в наследии большого поэта. И если учитель сумеет научить ученика чувствовать это настоящее – честь ему и хвала. Сами ученики сформулировали нашу общую задачу так: “Мы хотим превратиться из неопытных читателей в опытных.

Для этого научиться понимать текст, чувствовать его, разбирать”. Или совсем просто: чувствовать вкус к хорошей литературе. Иногда, в минуты сомнений и тягостных раздумий, боюсь, что это невозможно вообще.

Как привить человеку вкус, если у него его нет? А то чувствуешь себя в двусмысленной ситуации мистера Хиггинса, беседующего с Элизой Дулиттл…

Снова вернуться к этим мыслям меня заставила статья Е. Зотовой “Образцовые неудачи”. Полностью согласна с автором: чтение художественной литературы – занятие не из легких. А кто вообще обещал, что будет легко? Сомневаюсь только, что большинство читателей не в состоянии отличить хорошее произведение от посредственного именно потому, что литературоведы, с точки зрения автора, не решают одну из поставленных перед ними (кем?) задач – не могут аргументированно оценить произведение. А как, должно быть, упростится преподавание литературы в школе, если учителю будут выданы для каждого произведения ярлычки-оценки: “творческая удача”, “творческая неудача”, “шедевр”, “гениально”, “слабо”, “неглубоко” и так далее.

Каждой сестре по серьгам. Дальше и думать незачем – все уже оценено литературоведами… А вот Т. С. Элиот в одном из своих эссе писал, что если быть культурным человеком – значит не иметь личных симпатий и антипатий и воздерживаться от различения плохого и хорошего, то он предпочитает не быть культурным.

Вопрос учителя: “Почему это произведение можно считать неудачей?” – некорректно сформулирован, поскольку в самом вопросе уже заложена оценка. Не лучше ли предложить проанализировать текст, разобрать его и сделать вывод? Конечно, это гораздо сложнее, но как-то честнее.

Для изменения ситуации автор статьи “Образцовые неудачи” предлагает восстановить грань между Высокой Литературой и Массовой. И в качестве примера сочетания Массовой И Высокой Литературы рассматривает стихи Бориса Пастернака (?!). Создается впечатление, что автор смешивает понятия “массовая литература” и “творческая неудача”.

Можно соглашаться или не соглашаться с тем, являются ли массовой литературой романы Пелевина и Сорокина, Марининой или Серовой, но относить к массовой литературе Пастернака по меньшей мере странно.

Тогда, прежде чем проводить грань, давайте попытаемся разобраться в том, что такое массовая литература. Иначе получится, что творчество одного и того же писателя можно разложить на разные полочки в районной библиотеке: здесь для массового читателя, здесь для продвинутого. Интересно, куда книги Набокова положить?

А Пушкина и туда и туда можно поставить…

Давайте задумаемся, что же такое массовая литература и можно ли поставить знак равенства между ней и неудачными произведениями хорошего поэта. Если ответ неочевиден, раскроем 22-й номер “Нового литературного обозрения” за 1996 год, полностью посвященный “другим” литературам. “Другие” литературы – инокультурные, включающие те пласты, которые игнорируют историки литературы и “которые были важнейшими для достаточно многочисленных читательских кругов (для одних, скажем, духовно-нравственная проза, для других – уголовный Роман, для третьих – сборники исторических анекдотов)”. Пограничным литературным явлением деликатно названы лубочная словесность, современный фольклор, фельетон, массовая литература и так далее. Номер включает статьи о развлекательном романе, детективе, романе-боевике, любовном романе, порнографическом романе, “другой” поэзии, анекдотах и даже о текстах девичьих альбомов.

Действительно, хоть бы скорее литературоведы договорились о том, что же такое массовая литература. Но когда в товарищах согласья нет… Итак, какие же признаки массовой (“другой”) литературы можно сформулировать? Вот разные, порой взаимоисключающие друг друга, положения, извлеченные из филологических статей:

Массовая литература – литература для всех; массовая литература – литература для масс, следствием чего является упрощенность конструкции, стереотипность приемов и сюжетных ходов, шаблонность героев, обстоятельств места и действия и так далее; в центре – проблема репрезентации человеческих взаимоотношений, которые моделируются в виде готовых игровых, ролевых, ситуационных правил и ходов; принципиальная позитивность отношения массовой литературы к миру; массовая литература строится вокруг действия, а не рефлексии; массовая литература, которую читают все, противопоставлена “изящной” литературе, которую изучают настоящие филологи; у массовой литературы особый читатель (то есть Не настоящий филолог); для анализа текстов массовой литературы необходим инструментарий не только литературоведения, но и психологии, психиатрии, социологии, культурологии, экономики, истории; массовая литература отражает современные тенденции общественного сознания; для массовой литературы характерна обнаженность приема.

И еще, по-моему, следует добавить важный вопрос о том, как сделано произведение, в чем особенности его стиля и языка автора. Так что больше вопросов, чем ответов.

Е. Зотова элементами массовой литературы в стихах Пастернака называет “стремление к естественности разговорной речи”, “простоту и понятность”, “увлеченность формальной задачей”, “недостаточную степень эмоционального освоения темы”. Далее следует вывод: стихотворение “Хмель” – явная неудача. Так ли это?

Давайте попробуем разобраться.

Под ракитой, обвитой плющом, От ненастья мы ищем защиты. Наши плечи покрыты плащом,

Вкруг тебя мои руки обвиты.

Я ошибся. Кусты этих чащ Не плющом перевиты, а хмелем. Ну так лучше давай этот плащ

В ширину под собою расстелем.

При внимательном чтении стихотворения можно заметить, что настроение отчетливо передается уже на уровне фонетики. Явное преобладание глухих согласных звуков, многократно повторенные почти в каждой строке, действительно передают страстный шепот влюбленного – попробуйте прочитать стихотворение вслух и убедитесь сами. Чередование глухих звуков с сонорными создает впечатление скрытой силы переживания.

Образ ракиты, обвитой плющом, возникающий в первой строке, перекликается с образом тесно сплетенных в объятии рук влюбленных. В первом четверостишии очевидно стремление скрыться, спрятаться от окружающего мира, сосредоточиться только на переживании близости любимого человека. Это ощущение подчеркивается троекратным усилением: герои Ищут защиты от Ненастья, их ( Наши – воспринимается как нечто целое, неразделимое) плечи укутаны плащом ; от посторонних глаз, как от всего мира, они Укрыты ветвями ракиты, в свою очередь Увитых плющом. Ветви – плащ – руки. Можно отметить противопоставление внешнего мира, наполненного ненастьем, и маленького мира в чаще ракит, наполненного любовью.

Кроме того, образы Плюща, Хмеля, обвивающих ветви, отчетливо намекают на атрибутику вакханалий с их экстатическим любовным чувством: тирсы (жезлы) вакханок были увиты именно плющом и хмелем. В поэзии Пастернака 50-х годов образ вакханалий возникал не раз – достаточно вспомнить одноименное стихотворение 1958 года.

Во втором четверостишии границы мира расширяются – или исчезает сам внешний мир, перестает быть важным. Кусты ракит превращаются в сказочные Чащи (райские кущи?), в которых возлежат влюбленные. Вертикально организованное пространство распахивается В ширину. Плащ из покрова превращается в ложе. Скрытое убежище оборачивается началом отсчета новой системы координат.

Стихотворение непривычно заключенной в нем силой и непосредственностью переданного чувства и именно этим может смутить читателя.

Стихотворение “Хмель” (1953) перекликается со стихотворением “За поворотом” (1958) из цикла “Когда разгуляется”. Повторяется важный для Пастернака мотив чащи, личного, интимного пространства, вход в которое охраняет лесной страж. Бесконечность внутреннего мира, его глубина и одновременно хрупкость, осознание неизбежности того, что суждено судьбой, и готовность ее принять – эти мотивы очевидны в стихотворении.

Насторожившись, начеку У входа в чащу,

Щебечет птичка на суку Легко, маняще.

Она щебечет и поет В преддверьи бора, Как бы оберегая вход

В лесные норы.

Под нею – сучья, бурелом, Над нею – тучи, В лесном овраге, за углом – Ключи и кручи.

Нагроможденьем пней, колод Лежит валежник. В воде и холоде болот

Цветет подснежник.

А птичка верит, как в зарок, В свои рулады И не пускает на порог

Кого не надо.

За поворотом, в глубине Лесного лога, Готово будущее мне

Верней залога.

Его уже не втянешь в спор И не заластишь. Оно распахнуто, как бор,

Все вглубь, все настежь.

Можно понять это стихотворение так, а можно по Е. Зотовой: “Парочка пережидает под ракитой дождь. Героя внезапно охватывает порыв страсти, и он, забыв про “ненастье”, предлагает спутнице незамедлительно его реализовать. Вдумавшись, видишь, что, по сути, это… вообще не лирическое стихотворение, а лишь набросок бытовой сценки”. Кому, как говорил Паратов, нравится арбуз, а кому свиной хрящик…

А истина где-то рядом. В таком пересказе даже ” Капитанская дочка” – типичное произведение “другой” литературы: милый мальчик, отчаянный романтик, бросается в армию, влюбляется в дочь капитана, а тут война, террористы, непобедимый полевой командир, влюбленных предают, разлучают, и, прежде чем снова взглянуть в глаза друг другу, им придется заглянуть в глаза смерти и т. д. (содержание передано по журналу “Афиша”).

Филологи, кажется, уже договорились и, собравшись с силами, бросились изучать массовую литературу. Что делать школьным учителям? Читать или не читать? И если не читать, уважительно ли это по отношению к нашим ученикам?

Или честнее взять текст, вместе прочитать его и разобрать? А Пастернаку уже все равно, как мы оцениваем его поэзию. Это для Нас важно…

Мне очень хотелось бы узнать мнение коллег-преподавателей о том, стоит ли изучать в школе массовую литературу или хотя бы обсуждать с учениками то, что они читают самостоятельно.

От редакции. Постскриптум к этой статье будет не совсем обычный. Прочитав статью Е. Зотовой, учитель московской гимназии № 1514 Р. А. Храмцова предложила своим ученикам-семиклассникам поразмышлять о том, останется ли стихотворение Б. Пастернака “Хмель” в литературе. Вот что написали ребята:

Мне кажется, что это стихотворение останется на века в мире поэзии. В нем что-то скрыто такое, чего с первого взгляда не увидишь. Слово “хмель” имеет несколько значений в этих строках.

С одной стороны, хмель длинный. Это растение, которое очень похоже на плющ, оно так же вьется, но из него делают хмельные напитки. А с другой стороны, хмель – это состояние человека выпившего или очень сильно влюбленного.

В предложении “Кусты этих чащ не плющом перевиты, а хмелем” слово “хмель” употребляется сразу в двух значениях. И это не единственная “изюминка” стихотворения. Плащ может тоже иметь несколько значений.

С одной стороны, плащ – это одежда. Но эта одежда может символизировать оболочку, которая скрывает двух влюбленных от ненастья и остального мира. Это стихотворение, по моему мнению, останется на века. Катя Иванюта

Мне кажется, в стихотворении “Хмель” есть что-то странное. Автор замечательно проводит параллель между руками и вьющимися растениями, создавая очень красивый мысленный образ. Все стихотворение какое-то медленное, вьющееся, спокойное, об этом говорят нам глаголы: “ищем”, “покрыты”, “перевиты”, “расстелем” – все они обозначают замедленное действие. Эту замедленность автор передает при помощи звукописи. Он использует много шипящих, которые передают какое-то шуршание, чувство, что герои в лесу, вокруг тишина, природа молчит, только лирический герой говорит что-то вслух, да и то шепотом.

Об этом говорят слова “в ширину”, “плащ”, “расстелем”, “наши плечи”… Лирический герой в себе не уверен, не уверен в своих словах, мыслях, действиях. Один раз он даже остановился, сказал, что он ошибся.

Затем он точкой в конце предложения пытается нам показать, что озадачен. Он подумал и решил все-таки предложить своей спутнице снять с себя плащ и постелить его на землю и оказаться без всякого укрытия. Крышей им будут только ветви ракиты, увитые плющом, – но разве это крыша?

Возможно, автор в момент написания стихотворения был сильно влюблен. Саша Крошилина

Я считаю, что стихотворение “Хмель” имеет двойной смысл. Во-первых, оно о любви двух людей, а во-вторых, о растениях. Под ракитой, обвитой плющом – о любви двух растений, долгое время растущих вместе, сросшихся, слившихся в единое целое. Вкруг тебя мои руки обвиты – о двух людях, живущих вместе и любящих друг друга.

Их связывает плащ, они не могут остаться без него: вокруг ненастье, темнота, а они капелька, лучик света внутри этого бесконечного пространства. Скорее всего, лирический герой хочет скрыться, а автор прячется, ведь мы можем узнать его по стилю, размеру, манере написания. Он пишет и вдруг резко меняет позицию, начинает говорить о совершенно противоположных вещах.

Он хитрит, скрывается от нас. Растения слились вместе, чтобы победить стихию. От ненастья мы ищем защиты – и люди, и растения ищут защиты. Они как будто нашли друг друга, эти две пары.

Иначе они не смогли бы выжить. Затем положение меняется: они больше не замечают ненастья, они сбросили плащ, любят друг друга, и им все равно, что творится вокруг. И кусты этих чащ не плющом перевиты, а хмелем…

Это уже совсем другое настроение. Стихотворение соединяет два настроения, оно двояко. Это стихотворение о вечном. Оно о любви и привязанности. А ведь этого сейчас так не хватает!

Я думаю, это художественное произведение послужит для кого-то поводом задуматься о смысле жизни и о том, как она иногда бывает обманчива. Видишь одно, вдруг замечаешь другое, третье… Диана Хубларова