В Четыреста сорок восьмой комнате

Самый первый четверг

Искал я когда-то давно работу, связанную с литературой.

Такое было у меня в то время странное настроение. И все мои друзья и приятели знали об этих поисках. Одни сочувствовали, другие обещали, а один нашел.

Это был мой школьный друг, тогда уже довольно известный литературовед.

Он позвонил и спросил:

– Слушай, как ты к детям относишься?

Я спросил:

– В каком смысле?

Он спросил:

– Ты их любишь?

Я спросил:

– Кружок какой-нибудь?

Он спросил:

– Литературное объединение юных поэтов при детской газете тебя устроит?

Я спросил:

– Думаешь, возьмут?

Он спросил:

– Ты что же, треплом меня считаешь?

И сказал, когда явиться, куда и к кому обратиться.

Я явился, обратился, договорился. И вот в один из февральских четвергов 1972 года я впервые вошел в Четыреста сорок восьмую комнату популярного всем питерцам здания на Фонтанке, называемого “Домом прессы”.

Они уже ждали, смотрели на меня, молчали.

Я сообщил, как меня зовут, сказал, сколько мне лет, и прибавил, что в детстве тоже пытался сочинять стихи, но ничего хорошего из этого не вышло.

– А сейчас сочиняете? – спросила одна из них.

– Сейчас? Да, сочиняю.

– А книги есть?

– А книг почему-то нет.

Молчание сгущалось.

– А давайте во что-нибудь сыграем, – предложил я. – В какую-нибудь литературную игру.

– А стихи мы будем сегодня читать? – сурово спросила девочка, которая перед этим молчала основательнее всех.

– Ах, ну да, конечно, – засуетился я. – Как же я про главное забыл?

Начали читать стихи. В основном про зиму.

Запомнилось:

И ложатся ровно, как на полотно, Розы, пальмы, липы на мое окно.

И еще:

Снег кружит, Метель визжит. Небо затуманено,

В звездах платье Анино.

(Что за Аня такая, я, правду сказать, не понял.)

И еще – у девочки, которую звали Сюзанна:

– Здравствуй, Зима. – Здравствуй. – Где же твой снег? – Дома.

– Где же мороз? – Дома. – Иней твой где?

– Дома…

Совершенно завораживающий диалог, каменный такой, холодный.

За Сюзанной мальчик читал, Андрей:

А проснулись Дети утром – Полон снегу тихий сад. Снегири на голых ветках, Словно яблоки, висят.

И наконец, самый старший среди них, восьмиклассник Женя. На этот раз стихи были не про зиму, а про осень. Про позднюю осень:

Готово снегом разразиться небо, И холод наступает вдруг, И ворон серый, замерзая,

Обходит дерево вокруг.

Пока они читали, я как-то вдруг успокоился и даже сориентировался.

– Ворон – черный, – сказал я Жене. – Это ворона серая.

– А как тогда самца вороны называть? – ехидно спросила Сюзанна.

– А так, наверное, и называть – самец вороны.

– Ага! – подхватила Сюзанна. – Самец вороны, замерзая, обходит дерево вокруг.

Я осторожно засмеялся. Кое-кто присоединился. Вроде бы дело пошло на лад.

– А теперь давайте все-таки поиграем. Пусть каждый возьмет лист бумаги…

– А обсуждение когда? – спросила суровая девочка, которая предложила читать стихи.

– Обсуждение? В каком смысле? – растерялся я.

– Стихи прочли? Прочли. Теперь их надо обсудить.

Мне, например, не понравилась у Ляли рифма “плетня – одна”. А у Андрея про снегирей. Конечно, красиво, но неточно. Снегири ведь сидят на ветках, а не висят.

А он пишет – “висят”. А яблоки сидеть не могут. Они как раз висят.

Так что метафора получается неточная.

Я оторопел:

– И вы что же – всегда вот так? Обсуждаете?

– Всегда, – сказали все.

– Но это ведь скучно, наверное?

– Зато полезно.

– А как же еще учиться? – спросила Сюзанна.

– И вы считаете, что так можно научиться писать стихи?

– Конечно, – сказала суровая. Вспомнил, ее звали Наташей. – Нас, например, учили, – продолжала Наташа. – И вы должны учить.

И тут я разозлился.

– Во-первых, я никому ничего не должен. И вам в том числе. А во-вторых, занимаясь своими обсуждениями, вы рискуете стать какими-нибудь литературными надзирателями, а не поэтами. “Рифма плохая!” “Метафора неточная!” Может, и неточная, а я вот увидел эту снегиревую яблоню.

И она мне понравилась.

Опять замолчали.

– Надо читать хорошие стихи хороших поэтов, – продолжал я уже спокойнее. – У них и учиться.

– А как же рисованию учат?! – выкрикнула Сюзанна. – По пять часов горшок какой-нибудь рисуют!

– А музыка? – подхватила Ляля. – Гаммы, гаммы, сплошные гаммы. Нотки эти шевелиться уже начинают. Как черви.

– Вот и чудесно! – обрадовался я. – Давайте и мы займемся гаммами. Поэтическими гаммами. Гаммы играют? Играют.

Вот и мы будем играть.

– И здесь будут гаммы? Ну это вообще!..

– Не гаммы, успокойся. Будут игры. Литературные игры.

Сейчас я вам все объясню. Возьмите по листу бумаги…

Взяли. Одни с любопытством, другие с предубеждением, но взяли.

– Записывайте. – И я начал диктовать: – “Жил на свете рыцарь бедный”. Записали? Дальше: “Кто ответит на вопрос”.

Теперь двустишие: “Сгорел закат, спустилась ночь // И все разбойники уснули”. И наконец, две пары рифм: “атлет-приманка, скелет-шарманка”. Записали?

Строчки про “рыцаря” и про “вопрос” вы должны подрифмовать, чтобы получилось двустишие. Складное, со смыслом и по возможности забавное. Двустишие про разбойников нужно довести до состояния четверостишия. Набор рифм с “атлетом” и “шарманкой” тоже должен воплотиться в четверостишие. Обычное буриме.

Слышали, наверное?

Оказалось – слышали.

– Пишите, а через полчаса сдадите свои листки. Можете не подписывать. Читать буду подряд, не называя имен.

Так сказать, анонимно…

Через полчаса я вместе с ними бурно радовался той складной и остроумной чепухе, которую они напридумывали; да и не чепухе вовсе – некоторые строчки оказались просто превосходными.

Итак, “жил на свете рыцарь бедный”…

Во-первых, выяснилось, что “был он худенький и бледный”, во-вторых, – “был он тихий и безвредный”, в-третьих, – “позабывший клич победный”, а в-четвертых, несчастный оказался еще и на руку нечист – “спер он руль велосипедный”.

Дальше читаем: “Кто ответит на вопрос”.

Вопросы оказались самые разнообразные: от философского – “для чего он жил и рос”, озабоченно-житейского – “сколько стоит купорос” – до загадочных – “где гнездится альбатрос” (а действительно, где?) и “почему моряк – матрос” (и в самом деле, почему?). А завершился этот список вопросом вполне невинным – “для чего сопливым нос”.

Двустишие “Сгорел закат, спустилась ночь // И все разбойники уснули” получило самые неожиданные продолжения, но наиболее живую реакцию вызвал вот этот простодушный вариант:

Один не спит, ему невмочь: Клопы несчастного куснули.

Буриме оказалось, во-первых, последним заданием, когда надо было уже спешить, а во-вторых, действительно трудным. Но кое-что у них все-таки получилось:

На берегу пруда сидит атлет. Но бесполезна на крючке приманка: Здесь вместо рыб на дне лежит скелет

И ржавая разбитая шарманка.

Еще вариант:

Был я сильный, как атлет, Аппетитный, как приманка, Стал я тощий, как скелет,

И печальный, как шарманка.

И наконец, совершенно блестящая строфа, которую даже и заподозрить трудно в том, что она всего-навсего результат буриме:

Увитый мышцами атлет, Червям могильным ты приманка, И твой обглоданный скелет

Уже оплакала шарманка…

Все последующие четверги в Четыреста сорок восьмой комнате проходили примерно так же, как и этот – мой самый первый – четверг: сначала читали по кругу новые стихи, а затем играли.

Из главок, посвященных этим играм, собственно, и сложилась наша книга, необычная хотя бы уже и тем, что у нее более двух сотен авторов, юных и безмятежных, радостно и беззаветно влюбленных в поэзию.

“Настала осень золотая”

Как обычно, прочли по кругу свои новые стихи и ждут, что дальше будет.

– А теперь, господа хорошие, давайте поиграем…

И вдруг:

– А что это мы каждый раз играем да играем…

– А разве плохо?

– Неплохо, конечно, но надо же наконец и делом заняться.

– Делом? Каким делом?!

– Стихи учиться сочинять. Ведь мы все-таки для этого сюда приходим…

– А во Дворце, между прочим, учат. Мне одна девочка рассказывала…

– Где?

– Во Дворце пионеров.

– Понятно. Ну что ж, давайте и мы учиться.

– Давайте.

– Прямо сегодня и начнем.

– Наконец-то.

– А с чего мы начнем?

– Как “с чего”? Со стихов.

– Ах, ну да, действительно. А про что у нас будут стихи?

Осмотрели друг друга, стены, потолок, выглянули в окно, заметили – там осень – и предложили:

– Давайте про осень.

– Замечательно. Будем учиться писать стихи про осень. А у кого мы будем учиться?

– Вы же сами говорили: надо учиться у поэтов.

– А и в самом деле. У кого же еще учиться писать стихи? Не у акробатов же? И не у сантехников.

Только у поэтов! А как мы будем у них учиться?

– Мы вспомним, как поэты писали про осень, и сами так же попробуем.

– Прекрасная идея! Давайте вспоминать. Итак…

– Наступила осень золотая…

– Отлично! Еще…

– Уж небо осенью дышало…

– Великолепно! Дальше…

– Уж реже солнышко блистало…

– Понял – Короче становился день. Давайте еще что-нибудь вспомним.

Завспоминали наперебой:

– про очей очарованье…

– про мертвые листья…

– про печальных журавлей…

– про соловья, который уж не поет…

– про пастушка, который уж не играет…

– про тоскливые дожди…

– про сонного медведя…

– про полные закрома…

– Молодцы! А теперь попробуйте про все написать стихи. Можете даже объединяться между собой – легче будет учиться.

Ну, поехали!..

Минут через сорок прочли новообразовавшийся осенний цикл.

Приходит осень золотая, Желтеют листья, увядая, И ночь становится длинней. Уж не поет наш соловей. Медведь залез в свою берлогу

И тратит жир свой понемногу. Пшеница убрана давно, Колхозы выполнили планы,

И на пустынное гумно Ползут унылые туманы. (Женя Секина, Таня Слепова, Слава Гущина)

Наступила осень золотая, Улетает певчих птичек стая. Наступили хмурые денечки, Уж с листов осыпались листочки,

Травка пожелтела и пожухла, Злая туча дождиком набухла, Солнце потускнело, словно глазки.

Мы к зиме готовим уж салазки. (Катя Судакова, Ира Малкова, Оля Красная)

Желтеет листик, дождик льет И соловей уж не поет. Молчит кузнечик.

И ребятки Уж не играют больше в прятки, А ходят в школу каждый день, Упорством побеждая лень. Заря все раньше догорает,

И пастушок наш не играет Веселых песен на рожке, Бредут коровы вдалеке, Пожухлый объедая луг, Летят журавлики на юг. И мы, их слыша голоса,

Печально смотрим в небеса. (Наташа Хейфец, Владик Васильев, Марина Красильникова)

Какая грустная пора; А ведь вчера была жара, Искрилось солнце в вышине И было так привольно мне.

Теперь дожди, теперь тоска И жизни ноша нелегка. Смотрю безрадостно в окно, А там и сыро, и темно – Какая скверная пора;

А ведь вчера была жара. Вдруг вижу – журавли летят, Спешат покинуть этот ад. И я за ихним косяком

Готов пуститься босиком. (Лена Пяткина, Вова Торчинский)

– Поздравляю!

– Вам понравилось?

– Очень хорошие стихи. Даже грустно стало.

– Как – “грустно”? Сами же говорите – “хорошие”.

– Расстаться нам придется. Оттого и грустно.

– Расстаться? Почему?

– Да потому, что учить вас, дорогие мои, больше нечему. Да-да, абсолютно нечему.

– Но мы же только начали учиться!

– Только начали – и уже все в полном порядке. Рифма на месте. Ритм – не придерешься. И весь ваш осенний набор вполне убедителен: и про листья есть, и про журавлей, и про дождики – ничего не забыто. Все, как у настоящих поэтов.

Так что до свиданья, дорогие друзья! Творческих вам удач!..

Помолчали, похлопали глазами, ушами, подумали и говорят:

– Но стихи-то ведь получились плохие.

– Чем же плохие? Хорошие стихи. Рифмы – первый сорт…

– Да слышали уже. И рифмы, и ритм, и не забыто ничего, а стихи плохие.

– Но почему?!

– Потому что все, о чем в них написано, уже было. У других поэтов…

– И про осень золотую было…

– И про журавлей печальных…

– И про листья…

– Это знаете как называется?

– Ну, как?

– Это называется – штамп. Литературный штамп. У каждого поэта взять понемногу, перемешать аккуратненько – и все.

Стихи будут как настоящие.

– Да, интересные дела получаются. Что же, теперь и про журавлей нельзя писать? И про листья?

Какая же осень без листьев?

– Почему “нельзя”? Можно, но только по-своему. Чтобы ни на кого не было похоже.

– А разве такое возможно?

– Конечно, возможно. Лиза Аникина сегодня читала про листья, помните?

– Ну, помним.

– Ни на кого не похоже. И при этом очень хорошо. Лиза, прочти еще раз.

– И в самом деле, прочти, Лиза.

Осенние листья повсюду, везде: У ветра запутались в бороде, Игриво приникли к бродяге-котенку, В пещеру проникли к трудяге-кротенку,

Добавили пятен пятнистому догу И снова умчались куда-то в дорогу.

Почему Онегину можно, а им нельзя

Читали как-то стихи Александра Блока, и в частности его трепетные “Ямбы”. И сразу же возник вопрос:

– А почему только “ямбы”? А “хореи” бывают? Или эти, как их там?

– А действительно, как их там?

– Дактили.

– А еще?

Подумали, напряглись, вспомнили:

– Анапесты.

– И наконец?

Амфибрахий так и не вспомнили.

– Вы напоминаете мне Евгения Онегина.

– Все вместе? Одного Онегина?

– Да.

– Интересно, чем же?

– “Не мог он ямба от хорея, // Как мы ни бились, отличить”.

– Видите, он тоже не мог. И ему простительно. А нам и тем более.

– Не согласен. Евгений-то Онегин не мог их друг от друга отличить, “высокой страсти не имея для звуков жизни не щадить”. А в вас эта “высокая страсть” как бы предполагается.

Она, эта “страсть”, вас объединяет и собирает здесь, в Четыреста сорок восьмой. И неспособность отличить “ямб от хорея” для вас непростительна.

– А что же делать?

– Научиться отличать. Тем более что это так просто. Основных метрических единиц, или стоп, в русской поэзии пять: две двухсложные – ямб и хорей – и три трехсложные: дактиль, амфибрахий и анапест.

Пока понятно?

– Пока понятно.

– Поехали дальше. Ямб звучит как “хорей”, амфибрахий как “анапест”, дактиль надо перевести во множественное число, и тогда он будет изображать себя самого…

– Ничего не понять. Почему они все похожи? Они же разные.

– Слово “хорей” из двух слогов, так?

– Так.

– С ударением на втором: “хо-рей”. Это и есть ямб – два слога с ударением на втором. “Дактили” – слово трехсложное с ударением на первом слоге; получается схема дактилической стопы. Про амфибрахий у поэта Григория Кружкова даже строки такие есть: “Анапест, анапест, анапест – вот так амфибрахий звучит”…

– А можно как-нибудь попроще?

– Еще попроще?

– Да. А то у вас хорей – это ямб, амфибрахий – анапест, а дактиль похож на себя самого, но только во множественном числе. Так ведь и в уме повредиться недолго.

– Ну хорошо. Попробуем по-другому. Предлагаю сочинить вам пять четверостиший, по одному на каждый размер.

В четверостишиях этих известны только нечетные строки: первая и третья. Вам надо приписать к ним вторую и четвертую. Пока понятно?

– Пока понятно.

– Поехали дальше. Сперва берем хорей. Первая строчка – “От заката до рассвета” и третья – “От рассвета до заката”.

Дальше идет ямб: “Настал момент, ударил час” и “Ударил час, настал момент”. Дактиль: первая строчка – “Было бы весело, было бы здорово”, третья – “Было бы здорово, было бы весело”. Амфибрахий – “До боли знакомая сердцу картина” и “Картина, знакомая сердцу до боли”. И наконец, анапест: “Ни за что, никому, никогда и нигде” и “Никогда и нигде, ни за что, никому”. Действуйте.

И запоминайте.

(2 votes, average: 4.50 out of 5)

Твір на тему: В Четыреста сорок восьмой комнате