Возвращаясь к Пушкину

Представим себе такую картину. Голодных людей приглашают в банкетный зал. Столы уставлены яствами – от простых, здоровых и сытных до утонченных, изысканных, ласкающих взор. В далеком конце зала – стол, на котором небрежно свалены полуобработанные продукты, объедки, гниль, сухие корки.

И вот толпа бросается мимо вкусной и полезной еды – к помоям и жадно на них набрасывается. Неаппетитно и невозможно? Но ведь так ведем себя мы, получившие в подарок обязательную грамотность, допущенные к пиру литературы. Мы несемся мимо, жадно устремляясь к объедкам словесности – бульварному роману и дешевому боевику.

И не тошнит! Несколько лет изучаем мы Пушкина. Запоминаем на всю жизнь: Пушкин – гений. Как люди, притворяющиеся верующими, кланяемся иконе и спешим дальше. И не думаем, что своими руками ампутируем у себя кусок души, сознания, поэтому что незаполненная душа отмирает.

Пушкин действительно “наше все”. Когда начинаешь не “проходить”, а читать Пушкина, испытываешь легкий ужас: почему он знал все, думал обо всем? Узнаешь о невероятном поступке человека, который оставил благополучную жизнь ради нескольких минут предельного напряжения душевных и физических сил, ради смертельной опасности. Это Вальсингам! “Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю… Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья – бессмертья, может быть, зарок!”

Удивляешься: интеллектуал, умница, тонкий, страдающий человек женится на простушке со словарным запасом слов эдак в двести… Почему? А почему трагический Алеко пришел к цыганам и полюбил Земфиру? “Веселья детского полна, как часто милым лепетаньем иль упоительным лобзаньем его задумчивость она в минуту разогнать умела…” То есть спасала от себя, от внутренних терзаний, нерешаемых задач и вопросов без ответа Читаешь прекрасные строки Пастернака об осени: Как на выставке картин – Залы, залы, залы, залы

Вязов, ясеней, осин В позолоте небывалой… – и наступает раздражающая пресыщенность. Избыток слов, сравнений…

Тогда, как глоток чистой воды, спасает Пушкин. Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса.

Люблю я пышное природы увяданье В багрец и золото одетые леса. Какая точность и простота, какая “экономия” стихотворного пространства! Изысканность и отсутствие нагромождения слов. “Унылая” – мелкий дождь, “очей очарованье” – что может быть более колдовским, чем эта магия мягкого, повторяющегося “ч”…

И, усиливая восторг, – “прощальная краса”, “пышное увяданье”! Зоркость взгляда Пушкина невероятна, такое умение видеть пейзаж и мгновенно отбирать те детали, которые точнее всего передадут его цельность, доступно только утонченным гениям японской поэзии. Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.

Лиственный лес прозрачен, но ветви чернеют. А рядом – зелень, и сверкание, и солнце. После пушкинской прозы, если читать ее вдумчиво и внимательно, большинство писателей кажутся неряшливо-многословными.

Вспомним “Путешествие в Арзрум” – это настоящий образец изысканнейшей русской прозы, равный которому очень трудно отыскать. Вспомним “Повести Белкина”, открывшие целую литературную эпоху. Вообще все написанное Пушкиным выглядит не только емким, содержательным, но и необыкновенно изящным.

Попробуйте поменять местами несколько слов на любой из страниц “Пиковой дамы” – и вы поймете, что в пушкинской прозе слова расположены в единственно правильном и гармоничном порядке. Говорят, что Пушкин устарел. Это ошибка. Читайте Пушкина и найдете близкое и понятное вам.

Ведь этот автор многообразен. У него есть “История пугачевского бунта”, и “Записки о народном просвещении”, и письма к жене, и ужасающе-провидческое: “Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный”. Я все время возвращаюсь к Пушкину.

И, думаю, на мой век пищи для души и ума хватит с избытком.