Вурдалак. Упырь

П Ервое слово относится к тем немногим, для которых можно уверенно назвать дату их появления: 1835 год, когда было написано, а затем опубликовано известное стихотворение Пушкина (в цикле “Песни западных славян”):

Трусоват был Ваня бедный: Раз осеннею порой Весь в поту, от страха бледный

Чрез кладбище шел домой.

Бедный Ваня еле дышит, Спотыкаясь, чуть бредет По могилам; вдруг он слышит, Кто-то кость, ворча, грызет.

Ваня стал; шагнуть не может. Боже, думает бедняк, – Это, верно, кости гложет Красногубый вурдалак!

Горе! малый я не сильный! Съест упырь меня совсем, Если сам земли могильной

Я с молитвою не съем!

Что же? вместо вурдалака (Вы представьте Вани злость!) В темноте пред ним собака, На могиле гложет кость.

К заглавию отсылает сноска: “Вурдалак. Вудкоглак. Упырь (vampire)”. Иными словами, это мертвец, встающий из могилы и сосущий кровь живых людей.

Укушенный упырем сам становится упырем. Считалось, что спасти от упыря может только съеденный с молитвой кусок земли, взятой с могилы. Однако все эти сведения относятся именно к упырю. Что же касается вурдалака, так сказать, аналога упыря, то мифологического персонажа с таким именем не существует.

Значит ли это, что перед нами – вымысел Пушкина? Такие случаи бывали в истории литературы. Никогда у древних славян не было бога весны и любви по имени Лель.

Это сладкозвучное имя изобрели в XVIII веке любители русской старины писатели М. Д. Чулков, М. И. Попов и В. А. Левшин. И с их легкой руки этот, если можно так выразиться, дважды мифический персонаж стал популярен лет на 150 – вплоть до “Снегурочки” А. Н. Островского.

Н О с вурдалаком дело обстоит сложнее. В мифологии наших далеких предков существовал персонаж с похожим именем – Волколак. Подобно упырю, это был оборотень, выпивавший всю кровь человека. Загубленный им сам становился волколаком. Но превращался он не в мертвеца, а в волка.

Имя его произносилось по-разному – Вулколак, вурколак. Любопытно, что эти вариации упоминает и персонаж драмы А. В. Сухово-Кобылина “Смерть Тарелкина” Расплюев. Говоря о якобы появившемся страшном чудовище, которое сосет кровь невинных петербуржцев, Расплюев с ужасом восклицает: “Вурдалак, вудкоглак, упырь и мцырь!” “Мцыря” оставим на совести полуграмотного шулера, волею судеб выскочившего в квартальные приставы.

А вурдалак-вудкоглак и упырь – вполне реальные герои народной демонологии. И Пушкин, по-видимому, услышав нечетко произнесенное имя волколака, воспроизвел его как Вурдалака. Изменив его имя, он отождествил его со встающим из могилы мертвецом – упырем. И действительно, у обоих чудовищ есть общие черты: оба – оборотни-кровососы, пришельцы из враждебного мира, норовящие затянуть в этот мир своих жертв.

Так благодаря Пушкину у Упыря появился новый синоним. Он сразу приобрел популярность. У А. К. Толстого есть рассказ, опубликованный сначала по-французски, – “La famille du vourdalak” (“Семья вурдалака”), где и рассказывается о том, как старый сербский крестьянин стал вурдалаком (то есть упырем) и превратил в вурдалаков своих детей и внуков.

Ему же принадлежит рассказ “Упырь”, где описана похожая история, но случившаяся не на Балканах, а в русской дворянской семье. Да и Расплюев недаром валит все в одну кучу. И в его темной голове живет уверенность в том, что вурдалак и упырь – одно и то же.

Гипноз пушкинского обаяния оказался настолько велик, что ему поддались писатели, казалось бы, досконально изучившие вопрос. У А. И. Куприна есть рассказ “Серебряный волк”, основанный на полесских легендах. (Полесье – пограничная область между Украиной и Белоруссией в бассейне реки Припяти, где сохранялись древнейшие обычаи и предания; после аварии на близлежащей Чернобыльской АЭС жители Полесья покинули свое место обитания. Так погиб уникальный заповедник древней славянской культуры.) В нем рассказывается о том, как веселый парень Стецко, любовь и надежда родителей, вдруг стал пропадать из дому по ночам. Когда же его отец решил проследить за его отлучками, он с ужасом увидел, как сын превратился в огромного волка.

И тогда он понял, что Стецко стал Вовкулаком. К этому слову Куприн делает характерное примечание: “Вурдалак, упырь”. Однако герой рассказа обращался не в мертвеца, а в волка.

Но такова была сила заложенной Пушкиным традиции, что всякий оборотень представлялся вурдалаком и упырем.

Что же касается Вовкулака, то это знакомый нам Волколак, но в полесском произношении: Вовк – по-украински “волк”. Происхождение этого слова не вызывает особых затруднений. Родственные слова имеются в других славянских языках: болгарское Върколак, сербохорватское Вукодлак, чешское Vlkodlak, польское Wilkodlak. Вторая часть этого слова сравнивается с церковнославянским – “шкура, волосы”.

Итак, Волколак – это “волчья шкура”, подходящее название для того, кто ее время от времени сбрасывает. Есть, правда, и другая версия происхождения этого слова, предложенная выдающимися лингвистами и культурологами Вяч. Вс. Ивановым и В. Н. Топоровым.

По их мнению, вторая часть этого слова связана не столько с Длака (шкура), сколько с литовским Lokis (помните новеллу П. Мериме “Локис”?), древнепрусским Clokis (медведь). Таким образом, Волколак – это “волко-медведь”.

Но почему именно волк оказался связан с медведем? Вяч. Вс. Иванов считает, что такая связь существует у многих индоевропейских народов.

Самый знаменитый герой древнеанглийского эпоса – Беовульф – носит имя, означающее, собственно, “медведь”, дословно же – “пчело-волк, пчелиный волк”. А в только что упомянутой новелле Мериме главный герой рождается у женщины, которую когда-то похитил медведь; после своей свадьбы он сам превращается в медведя и загрызает собственную невесту. Явное сходство с мифом о волколаке, опасном прежде всего для своих близких.

Кстати, герой рассказа Куприна “Серебряный волк” становится оборотнем вскорости после женитьбы и чуть не убивает собственного отца. Волк и медведь – два признанных царя северных лесов, грозные и коварные, появляющиеся и исчезающие внезапно. Они были хорошо известны древним славянам и их предкам индоевропейцам, служили предметом их почтительного и опасливого поклонения. И имя коварного оборотня могло соединить в себе названия двух этих хищников.

А что можно сказать о персонаже, волею Пушкина ставшем близнецом волколака-вурдалака, – упыре?

Представления о мертвецах, сосущих по ночам кровь живых, были свойственны всем европейским народам. Эти оборотни назывались Вампирами. Но вот что говорит о нем персонаж рассказа А. К. Толстого: “Вы их, Бог знает почему, называете Вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: Упырь ; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад и из упыря сделали Вампира. Вампир, вампир! – повторил он с презрением, – это все равно что если бы мы, русские, говорили вместо Привидения – Фантом или Ревенант! “

Надо сказать, что некоторые любители российской словесности в позапрошлом и прошлом веках грешили тем, что всю европейскую культуру и историю выводили из русских источников. Но герой А. К. Толстого прав почти абсолютно: европейское слово Вампир действительно славянского происхождения. Более того, особенности его звучания свидетельствуют о времени, когда произошло это заимствование.

Дело в том, что общеславянская форма этого слова должна была звучать так: Apir или Apyr. Звук [] – это так называемое “носовое А “, звучавшее как “а с прононсом”. Похожий звук сохранился в польском, который читается как ” О с прононсом”.

Так же звучал и тот звук в церковнославянском, который изображался буквой ( Юс большой ), но довольно быстро этот звук в большинстве славянских языков превратился в У (сравните русское Дуб с польским и церковнославянским ). Превращение Юса В У произошло, по-видимому, примерно в VIII-IX веках. В европейские языки это слово вошло в форме не Вомпир, а Вампир (нем. Vampir, фр. Vampire ). Дело в том, что современное О в языке наших далеких предков звучало как А. Оно превратилось в O примерно в V-VI веках н. э. Что же касается начального В – , то оно имеет такое же происхождение, как в словах Вострый (острый), Вотчим (отчим). Такой вставной звук в начале слова называется Протезой (в переводе с греческого – “поставленное впереди”).

Иногда слово с протезой вытесняет исконное: современное русское Восемь Вместо старого Осемь. Итак, опираясь на форму слова, мы смогли определить время заимствования этого слова: середина первого тысячелетия новой эры. Именно тогда германцы восприняли славянское наименование мертвецов, встающих из могилы.

Понятие же заимствовать им не надо было: представление о потусторонних монстрах-кровососах было свойственно многим европейским народам с глубокой древности.

А примерно в XVIII веке это русское, измененное до неузнаваемости слово снова вернулось в русский язык. Герой А. К. Толстого оказался не прав только в одном: слово это изменилось не по злой воле венгерских монахов, а в результате живого и нестесненного контакта славян и немцев. Всякий народ, заимствуя чужие слова, вносит в них какие-то изменения.

Можно вспомнить французское Paris (читается “Пари”) и русское Париж ; русское Москва и французское Moscou (“Моску”).

М Ожет возникнуть вопрос: а надо ли так подробно описывать все эти формальные соответствия? Разве простое созвучие не свидетельствует о родстве слов? Дело в том, что в науке этимологии, опирающейся на сравнительно-историческое языкознание, сходство слов не может быть критерием их родства. Ничего общего не имеют между собой русское Кол и турецкое Kale (крепость), хотя самые древние крепости сооружались именно из кольев. А вот русские Скала и Щель, у которых общий только один звук, происходят из одного корня (к которому относится и Осколок ): древнеславянское Skel – превратилось в Щел – . Все этимологические изыскания основаны на математически строгих соответствиях, которые называются фонетическими законами.

Они формулируются так: общие звуки в родственных языках обладают не сходством, а закономерностями в различии. И, зная эти закономерности, мы можем примерно представить, как звучали эти элементы в языке-предке, из которого и произошли родственные языки. Но здесь мы входим в область догадок, так как языки-предки по большей части не засвидетельствованы никакими письменными источниками.

И тогда на помощь нам приходят древние заимствования из этого предка в живые языки. Такие слова, оторвавшись от своей языковой среды, сохраняют законсервированный облик слова. И немецкое Vampir, соответствующее русскому Упырь, доказывает, что У (церковнославянское ) когда-то читалось как An (сочетание Am Образовалось перед P ).

У Вампира От Упыря Есть, пожалуй, только одно отличие. Он не столько живой покойник, сколько кровосос. И в переносном смысле Вампиром называют жестокого, садистического человека, подпитывающего себя мучением других. В XV веке в Трансильвании (область на северо-западе Румынии со смешанным румыно-венгерским населением) правил угрюмый, нелюдимый князь Владос, за свою жестокость прозванный Дракула (“Дракончик”).

И молва, видя, с какой готовностью он отправляет своих подданных на казнь и какой таинственностью окружена его жизнь, приписала ему контакты с темными потусторонними силами. Считали, что для этого князь Владос пьет по ночам кровь приговоренных к смертной казни. Так родилась легенда о вампире Дракуле, которую и запечатлел в своем известном романе английский писатель Брэм Стокер. Его герой был перенесен в современную автору Англию (начало ХХ века) и уже не имел никакого отношения к загадочному трансильванскому владыке.

Затем, после экранизации романа, граф Дракула стал одним из самых популярных персонажей современной массовой культуры.

Такова история слова и понятия Упырь. А что можно сказать о его предыстории? Общеславянская форма (отраженная в древнерусском имени собственном Упырь ) делится на приставку (более древняя форма – On-/an – ) и корень Pir-/pyr – . Приставку можно сравнить с греческим Ana (наверху), а корень – тот же, что в Переть, Напор, а также Перо и Парить.

Он означал “подниматься, идти; лететь”. Иными словами, Упырь – “поднимающийся вверх”, то есть встающий из могилы; остановить его полеты, по поверью, можно было, только раскопав его могилу и вбив в нее осиновый кол. Слово У-пырь близкородственно названию летучей мыши Нето-пырь, где Нето – происходит из Nekto – ; вариант этого корня присутствует в русском Ночь, церковнославянском (

O Ткуда же вообще взялось поверье о страшных оборотнях?

С древнейших времен человек ощущал, что окружающий его мир делится на две неравные части: Свое и Чужое. Свое – это своя семья, свое племя, свой род, своя территория, освоенная и окультуренная. Чужое – это дикий, враждебный окружающий Свое мир, всегда несущий угрозу и опасность, грозящий вытащить человека из привычной ему среды обитания. И посланец из этого иного мира – дикий зверь (его исконный обитатель) или покойник, то есть тот, кто уже ушел с этого, своего света на тот, чужой. Представление о Своем и Чужом, может быть, самое древнее для человечества.

Оно может быть очень полезно, так как ощущение Чужого мобилизует человека, делает его более активным, но может и причинить вред, так как служит истоком и конфликтов – от бытовых до межнациональных и межгосударственных, – и суеверий. Одно из таких суеверий – вера в оборотней и упырей. Осиновый кол, вбиваемый в могилу упыря, – это, очевидно, часть ограды, защищающей свой мир от чужого.

Что же касается Волколака, то он может быть обязан своим существованием и некоторым древним ритуалам. В свое время выдающийся лингвист и фольклорист В. И. Абаев (отметивший в этом году свое 99-летие) обратил внимание на один распространенный у кавказских народов мотив: герой эпических сказаний, чтобы победить своих врагов, должен надеть шкуру животного. В эпосе “Нарты”, созданном на родном В. И. Абаеву осетинском языке, герой, чтобы одолеть похитителей своей невесты, должен залезть в коровью шкуру. Только это и позволяет ему войти в неприступную крепость, где скрылись похитители. С этой точки зрения В. И. Абаев взглянул и на некоторые известные произведения художественной литературы.

В поэме Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре” злые волшебники-каджи похищают у витязя Тариэла невесту. И чтобы ее освободить, он надевает шкуру тигра и в ней врывается в крепость, где засели его противники. И хотя в поэме прямо не говорится о том, что шкура помогла Тариэлу освободить свою любимую Нестан-Дареджан, этот мотив явно связан с древним поверьем, отразившимся в нартовском эпосе. В. И. Абаев предположил, что и древнегреческая легенда о троянском коне, в котором греки пробрались в осаждаемый город, чтобы, среди прочего, освободить похищенную Елену, связана с этим обычаем.

Ведь с точки зрения здравого смысла такой способ взятия крепости явно самоубийствен. По-видимому, сначала речь шла о том, что греческие герои надели на себя конские шкуры. И лишь потом, когда представление о чудодейственной силе таких шкур исчезло без следа, появилась легенда о деревянном коне, который должен был привлечь внимание троянцев.

O Ткуда же взялось представление о магии шкур? В. И. Абаев полагает, что оно восходит к самым древним охотничьим ритуалам. Прежде чем отправиться на охоту, наши далекие предки устраивали своего рода представление.

Несколько членов племени надевали на себя шкуры или маски животных, а охотники пытались поразить их копьем. Если это удавалось, они смело шли на охоту, считая, что она будет удачной. Такие обычаи еще в прошлом веке бытовали у эскимосов, индейцев, жителей Австралии и Океании.

Благодаря таким поверьям и ритуалам маска животных оказалась связанной с магией и колдовством. Кроме того, все первобытные народы прошли стадию Тотемизма – веры в то, что животные являются предками людей и оказывают им покровительство. Маска животного становится непременным атрибутом колдовства. Шаман перед камланием обязательно надевал ее и приобретал удивительное могущество, которое и позволяло ему одолевать самые неприступные крепости.

Одна из статей В. И. Абаева, посвященная этой теме, так и называется: “Шаман сильнее воина”. Затем связь этих обычаев именно с охотой забылась; осталось убеждение в том, что шкура животного обладает магическими силами, в частности помогает побеждать и воинов, и демонов. Этимология имени Волколак как “волчья шкура” подтверждает связь оборотня со всеми этими обрядами и представлениями.

А затем у народов, в частности у европейцев, появились новые верования. Как это нередко бывает, старые боги превратились в дьяволов. Не миновали общей участи и те, кто осуществлял связь между человеком и животным-тотемом.

Вот и еще источник Мифов о волках и медведях-оборотнях.