|  | 

“Высокое косноязычие” Осипа Мандельштама

Мандельштам. Это имя в поэзии для меня связано с ощущением таинственного, не познаваемого до конца мира. Стихи Мандельштама – магический кристалл словесного искусства.

По воспоминаниям современников писал он немного, но сочинял непрерывно, только и дышал что магией образов и музыкой слова. Сергей Маковский, главный редактор журнала “Аполлон”, в котором были напечатаны первые стихи поэта, писал: “Никогда не встречал я стихотворца, для которого тембр слов, буквенное их качество, имело бы большее значение. Отсюда восторженная любовь Мандельштама к латыни и особенно к древнегреческому”. Действительно, античный мир он почувствовал до ясновидения через языковую стихию древнегреческого языка. При этом и русский язык начинал у него звучать как-то по-новому.

Это объясняется и тем отчасти, что он не ощущал русского языка наследственно своим, любовался им немного со стороны, вслушиваясь в него и загораясь от таинственных побед над ним. Пожалуй, русскую речь возлюбил он превыше всего за богатство ее словесных красот, полнозвучие ударных гласных, ритмическое дыхание строки. В итоге – удивительные стихи, которые запоминаешь навсегда: Золотистого меда струя из бутылки текла Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела: – Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,

Мы совсем не скучаем, – и через плечо поглядел. Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина, Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,

Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена, – Не Елена – другая, – как долго она вышивала? Формально какое-то время Осип Мандельштам принадлежал кружку акмеистов, во главе которого бессменно пребывал Николай Гумилев. Мандельштаму было близко то, что в основание поэтики акмеистов “положен” Логос, то есть слово осмысленное. Его привлекал пафос зодчества и строительства, характерный для “готических” стихов самого Мандельштама периода “Камня”.

Это первый поэтический сборник поэта, увидевший свет в апреле 1913 года. Уважение к мастерству, ремеслу, прекрасно сделанной вещи дало свои богатые плоды. “Камень” имел огромный успех. Мое любимое стихотворение этого сборника – “Раковина”.

Человек здесь осознает себя слабым и хрупким существом-веществом на фоне сильной и необъятной стихии Ночи и Моря. Но вот чудо – существом, не противостоящим Ночи, но равностоящим с ней. Они равновелики, органично слиты мировым хаосом, неразрывны. Мнится, что это и есть образ самой поэзии на все времена.

Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, Я выброшен на берег твой.

И хрупкой раковины стены, – Как нежилого сердца дом, – Наполнишь шопотами пены, Туманом, ветром и дождем… В дальнейшем своем творчестве Осип Эмильевич шел своей дорогой, не придерживаясь каких-либо теорий и не являясь членом поэтических группировок. У него есть немало стихов законченных, как бы ложноклассических, в стиле Державина. Но это исключение.

Большей же частью его длинные, композиционно-стройные стихи напоминают громоздкие полотна вроде брюлловского “Последнего дня Помпеи”. У Мандельштама всегда было расположение к внешней торжественности, к звону, из поэтов ему нравился Расин. Любопытно, что Мандельштам поднимается до высот своих именно там, где бормочет, будто чувствуя, что в логически-внятных стихах он сам себя обкрадывает и говорит не то, что сказать должен бы, – чувствует это и в то же время не имеет сил свое бормотание до логики довести. Декабрь торжественный струит свое дыханье, Как будто в комнате тяжелая Нева.

Нет, не соломинка, Лигейя, умиранье – Я научился вам, блаженные слова. Это действительно “высокое косноязычие” по меткому выражению Гумилева. Душа поэта отзывается на то, что смутно и сладостно ей что-то напоминает, а не учит и рассказывает, как у других. Да, Мандельштам – поэт особенный. В этом смысле интересно замечание Георгия Адамовича, близко знавшего Мандельштама и оставившего о нем свои воспоминания.

Адамович пытается определить место поэта в литературе нашей и его значение: “…Есть блоковский мир, как есть пушкинский мир. Есть царство Блока, и сознают они это или нет, все новейшие русские поэты – его подданные… Но нет мира мандельштамовского… Невольно останавливаюсь и спрашиваю себя: что же есть? Мира нет – что же есть?

Есть скорее разные стихотворения, чем поэзия как образ бытия, как момент в истории народа и страны, есть только разные, разрозненные стихотворения, но такие, что при мысли о том, что их, может быть, удалось бы объединить и связать, кружится голова. Есть куски поэзии, осколки, тяжелые обломки ее, похожие на куски золота, есть отдельные строчки, но такие, каких в наш век не было ни у одного из русских поэтов… “Бессоница, Гомер, тугие паруса…” – такой музыки не было ни у кого едва ли не со времени Тютчева, и, что ни вспомнишь, все рядом кажется жидковатым. Когда-то, помню, Ахматова говорила после одного из собраний “Цеха”: “Сидит человек десять – двенадцать, читают стихи, то хорошие, то заурядные, и вдруг будто какой-то лебедь взлетает над всеми – читает Осип Эмильевич!” Хотелось бы отметить, что высокое отточенное мастерство Мандельштама никогда не было холодным и отстраненным.

Во всех его произведениях говорит его душа, его страдание и его счастье, – о чем бы он ни грезил. Миры, созданные его воображением, многообразны: легендарная Таврида, скифское варварство, древняя Москва с “пятиглавыми соборами”, современный умирающий Петрополь с Исакием, стоящим “седою голубятней”. И рассказы об этих мирах все насыщены восторгами сердца.

Вот дароносица, как солнце золотое, Повисла в воздухе – великолепный миг. Здесь должен прозвучать лишь греческий язык:

Взял в руки целый мир, как яблоко простое. Богослужения торжественный зенит, Свет в круглой храмине под куполом в июле, Чтоб полной грудью мы вне времени вздохнули О луговине той, где время не бежит.

И по теме, и по религиозному акценту эти стихи русские, в самой отвлеченности их таится великая любовь поэта к русской вере и русским судьбам. Религиозность этого “полудня” не только восторженно-христианская, но русская, иконописная религиозность. Удивительно, как сумел проникнуться ею выросший в еврейской мелкомещанской семье юноша, набравшийся многосторонней образованности в Швейцарии и Гейдельберге! Замечательные воспоминания о Мандельштаме оставила Ирина Одоевцева.

На страницах ее мемуаров мы находим живые сцены из жизни поэтов Серебряного века, запечатленные метким и в то же время восторженным взглядом юной ученицы Гумилева. Одоевцева воспроизводит следующее замечание своего учителя: ” Мне всегда кажется, что свои стихи о божьем имени Мандельштам написал о себе. Помните?

Божье имя, как большая птица, Вылететло из моей груди. Впереди густой туман клубится,

И пустая клетка позади. Мне кажется, что он сам эта птица – божье имя. Очаровательная, бедная, бездомная птица, заблудившаяся в тумане.” Характер поэта и его скитальческий образ жизни подтверждают это мнение.

Мандельштам был по-детски наивен, открыт, чрезвычайно добр, а поэтому уязвим. Он не любил литературных споров, никогда не щеголял своими знаниями, он как будто даже стеснялся своей эрудиции и без необходимости не обнаруживал ее. Он казался порой легкомысленным, но на самом деле старался глубоко скрыть свое трагическое мироощущение, отгораживаясь от него смехом и веселостью. Действительно, даже в его ранних стихах часто звучит эта печальная нота, нота-предчувствие. Предчувствие будущей беды.

Даже самый ранний цикл его стихов “Камень” содержит неотступный мотив – вечер, сумерки, лес, выстрел, иногда сосны, дорога Как кони медленно ступают, Как мало в фонарях огня.

Чужие люди, верно, знают, Куда везут они меня. Это как видение: мелькнуло – и нет.

И снова: Сегодня дурной день Кузнечиков хор спит, И сумрачных скал сень Мрачней гробовых плит.

Мелькающих стрел звон И вещих ворон крик… Я вижу дурной сон, За мигом летит миг. Все смутные предчувствия только подтверждают тонкий слух поэта, улавливающий будущие удары судьбы. В советское время, с 1925 по 1930 год, Мандельштам практически ничего не пишет. Но в эти годы “молчал” не он один.

И Анна Ахматова, и Борис Пастернак… Сгущалась атмосфера недоброжелательства к писателям-попутчикам, в 30-е годы она переродилась в охоту и открытую травлю. Печататься становилось все труднее, поэт занимался переводами с французского, но это была лишь имитация творчества.

Лишь в октябре 1930 года, в Тифлисе, после путешествия по Армении, Мандельштам начал опять писать стихи! И за семь лет было написано свыше 200 стихотворений. Без этих стихов “позднего” Мандельштама русская поэзия XX века непредставима.

Вот один лишь фрагмент стихотворения 1937 года: На доске малиновой, червонной, На кону горы крутопоклонной, – Втридорога снегом напоенный, Высоко занесся санный, сонный Полу-город, полу-берег конный,

В сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженный. Мастерство звукописи здесь необычайное. Поэт по-прежнему верен совершенству.

Правда, изменилась лирическая его настроенность, изменилась и манера письма. И не удивительно: поздние стихи Мандельштама написаны сплошь да рядом на эзоповском языке, – чтобы невдомек было тем власть имущим, в которых метят их отравленные стрелы. Взять хотя бы такие строчки: “Жестоких звезд соленые приказы” или “Время – царственный подпасок”, или “Здесь пишет страх, здесь пишет сдвиг Свинцовой палочкой молочной…”

Вероятно, его опьяняла эта словесная эквилибристика у “мрачной бездны на краю”. Погибло все, чему он верил прежде, что считал целью и оправданием жизни. Из писателей, вероятно, никто не был потрясен “Октябрем” сильнее, чем Мандельштам, может быть, до потери умственного равновесия. Пугливый от природы, но в иной час смелый до отчаяния из благородства, поэт действительно обезумел от большевизма. Весь его внутренний мир, пронизанный светом мировой гармонии, рухнул в уродливой тьме народного и всемирного бедствия.

Антисоветскость “советских” стихов Осипа Мандельштама – явление исключительное. И сам он на фоне этих часто зашифрованных стихов против вершителей русских судеб вырастает в яркую фигуру мученика за правду. Власти, видимо, долго не понимали, о чем, собственно они, эти строфы, такие необычайно звучные и как бы лишенные человеческого смысла… Но в конце концов этот смысл был разъяснен в связи с эпиграммой на Сталина и поэта “ликвидировали”. В мае 1938 года его арестовали, а в 1939 году пришло сообщение о его смерти в лагере под Владивостоком.

Навсегда в русской литературе останется этот драматический стон сосланного поэта: Мне на плечи кидается век-волкодав, Но не волк я по крови своей. Запихни меня лучше, как шапку, в рукав

Жаркой шубы сибирских степей . Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы, Ни кровавых костей в колесе, Чтоб сияли всю ночь голубые песцы Мне в своей первобытной красе. Уведи меня в ночь, где течет Енисей.. . ” И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей. .И меня только равный убьет. К читателю стихи поэта этого “горького” периода попали гораздо позже благодаря жене поэта Надежде Яковлевне, которая сберегла рукописи. В 60-е годы стихи Мандельштама разошлись по всей стране в машинописных списках, за этим последовали журнальные публикации. В 1967 году вышла первая в нашей стране посмертная книга Мандельштама “Разговор о Данте”, и лишь в 1973 году – том его стихов в серии “Библиотека поэта”.

Таким образом, опала на мандельштамовские стихи растянулась почти на треть века, на стихи-же Гумилева, Ходасевича, Георгия Иванова – чуть ли не на полстолетия. Целое поколение читателей были лишены золотого пласта русской поэзии. Стихи же Осипа Эмильевича Мандельштама ждут внимательного и бережного прочтения, полной публикации и серьезного исследования.

1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (2 votes, average: 4.50 out of 5)

Твір на тему: “Высокое косноязычие” Осипа Мандельштама




“Высокое косноязычие” Осипа Мандельштама
Copyright © Школьные сочинения 2019. All Rights Reserved.
Обратная связь: Email