Бегство от детства

В этом выпуске “Школы филологии” мы знакомим вас с фрагментом замечательного сборника историко-литературных новелл Мирона Петровского “Книги нашего детства” . У этой книги непростая судьба: написанная еще в 60-е годы, она двадцать лет ждала возможности выйти к читателю. После издания 1986 года (с купюрами) последовал новый двадцатилетний перерыв. Только два года назад блестящее исследование было полностью издано в Санкт-Петербурге издательством Ивана Лимбаха (к сожалению, всего лишь двухтысячным тиражом).

Между тем эту книгу хорошо бы иметь на своей книжной полке каждому учителю-словеснику, каждому филологу: ведь она учит честному и умному разговору о литературном произведении. Такие книги в нашей отечественной науке наперечет.

Одна из новелл сборника посвящена первому детскому произведению Маяковского – “Сказке о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий” (1925). Подвергая эту сказку тщательному анализу, сопоставляя ее с другими детскими стихотворениями поэта, М. С. Петровский открывает нам Маяковского с неожиданной стороны. Когда-то в одном из ранних стихотворений поэт бросил такую кощунственную фразу: “Я люблю смотреть, как умирают дети”. Мы не знаем, о чем думал Маяковский, когда писал эти слова.

Возможно – и именно к такой мысли подводит нас исследование М. С. Петровского – имелось в виду, что Дети должны как можно скорее переставать быть детьми, вырастать, превращаться во взрослых. В этом – их “Время, вперед!”. Маяковский на поверку оказывается “антидетским” поэтом даже в своих детских стихах. “Сказка о Пете” отчетливо воплотила идею “бегства от детства”.

Публикуемый отрывок новеллы “Сказка-митинг, сказка-плакат” как раз и посвящена ее изложению.

“Должник вселенной”, пропустивший через свое сердце все катаклизмы богатого потрясениями века, Маяковский, “шагая левой”, пришел в поэзию для маленьких детей и, по известному афоризму С. Маршака, написал четырнадцать стихотворений, решив ими столько же сложнейших задач детской литературы.

Маяковскому принадлежит не постановка этих задач – она-то как раз вменялась советской литературе для детей в целом, – а чрезвычайно своеобразное, глубоко личностное, “маяковское” их решение. Разногласия между Маяковским и его коллегами по поэтическому цеху – советскими поэтами, писавшими для детей, – лежали не только в области свободных и классических размеров, “лесенок”, “столбиков”, мужских, женских, составных и каламбурных рифм, аллитераций, ассонансов и других, впрочем, весьма серьезных вещей, но и в отношении к самой литературной Проблеме детства. Прежде всего – к идее детства, обладающего самостоятельной ценностью, самодовлеющего.

Эту проблему Маяковский решил неожиданным, но чрезвычайно характерным образом: каждой буковкой своих стихов Маяковский уговаривал детей поскорее покинуть “страну детства” и перейти в подданство великой “страны взрослых”. Детство в качестве особого, условно замкнутого и самодостаточного мира как будто не интересовало Маяковского, и он не уставал призывать своих маленьких читателей поскорее пробежать этот возраст, как пробегают второпях опасный или скучный участок пути. Главное время в его стихах для детей – Будущее взрослое.

Мы сомкнутым строем в коммуну идем – И старые, и взрослые, и дети. Товарищ подросток, не будь дитем, А будь – борец и деятель.

Более четкой и недвусмысленной формулы “антидетства” и представить себе нельзя. Маяковский просит, Маяковский уговаривает, Маяковский заклинает: Не будь дитем! Ну да ладно, в этих строчках он обращается все-таки к подростку, но в обращениях к самым малым детям – именно к “дитяти” – то же самое.

Даже историю картонной лошадки Маяковский рассказывает не просто так, а потому, что “сын отцу твердил раз триста, за конем его гоня: “Я расту кавалеристом…”” Даже на прогулке, где чем бы, казалось, и заниматься, как не гулять, поэт показывает малышу (а герой стихотворения “Гуляем” – совсем еще крошечный ребенок) на комсомольца и говорит: вырастешь – будь таким; показывает на рабочего и говорит: вырастешь – будь таким. Одно из наиболее популярных детских стихотворений Маяковского так и названо – “Кем быть?” – то есть кем быть не сейчас, а потом, когда вырастем и станем взрослыми.

У меня растут года, будет и семнадцать. Где работать мне тогда, чем заниматься?

А. Ивич по поводу этих строк точно заметил: “”Будет и семнадцать” – не значит, что уже приближается этот рубеж между учением и работой. Нет, стихотворение написано для детей, еще увлеченных игрой в трамвай и кондуктора, в доктора и больного”. Но ведь то и замечательно в этих строчках, что написаны они от имени шести-, восьми – или десятилетнего ребенка, а речь ведется так, словно выбор Профессии – уже сегодняшняя неотложная необходимость, словно семнадцать исполняется если не на будущей неделе, то уж, во всяком случае, не больше чем через год-два!

Этот “перенос” во взрослое будущее, которое мыслится более конкретным, нежели нынешняя детская реальность, – черта чрезвычайно характерная для стихотворений Маяковского, адресованных детям.

И когда мы читаем в другом его стихотворении: “Должны уметь мы целиться, уметь стрелять”, “Мы будем санитарами во всех боях”, “За камнем и за веткою найдем врага”, – то не нужно понимать эти строки так, будто дети прямо из стен детского сада или пионерского форпоста отправятся на театр военных действий, – нет, здесь речь идет об относительно отдаленном будущем, о времени, когда нынешние дети станут взрослыми бойцами, но это отдаленное будущее – единственная реальность стихотворения. Сегодняшний ребенок охарактеризован одной чертой, и эта его черта – кем и каким он должен стать, Когда перестанет быть ребенком.

Если Маяковский похвалит за что-нибудь малыша, то похвала соизмеряется с пользой, которую одобренный поступок принесет потом, со временем.

Храбрый мальчик, хорошо, в жизни пригодится.

То есть пригодится в будущей, взрослой жизни, потому и хорошо. Если же отмечается “хорошесть” малыша именно как малыша, а не будущего взрослого, то делается это иронически.

Он хотя и маленький, но вполне хороший.

В названии сказки о Пете и Симе ребенком именуется только буржуйское дитя: “о Пете, Толстом ребенке… ” К Симе, сыну пролетария, это слово ни в коей мере не относится – Сима не “тонкий ребенок”, а просто – “тонкий”. На мгновение они объединены словом “дети” – “Сима с Петей были дети”, но возраст героев, названный в первой же строфе сказки, снова разводит их: “Пете 5, а Симе 7”, – странно подумать, но сравнительно малый возраст заявлен как социальная характеристика, компрометирующая “толстого ребенка”. Если опираться не на эти “анкетные данные”, а на резкие характеристики самой сказки, то Петю и Симу разделяют не два года (два года разницы – это пустяки!) – их разделяют десятилетия, их разделяют века, целая социальная эпоха.

В образе Пети уродливо выпячены почти идиотические, бессмысленно-младенческие черты, трактуемые как “буржуазные”. В образе Симы – любовно выделены сознательно-взрослые, “социалистические” черты. В результате “толстый” выглядит намного меньше своих пяти лет, этаким карикатурно не растущим Питером Пеном, прожорливым “малюткой Гаргантюа”; “тонкий” же кажется гораздо старше своего возраста – миниатюрным подростком, юношей с ухватками взрослого человека.

Кажется, располагай Маяковский машиной времени – такой, например, какую изобретает Чудаков в “Бане”, – он немедленно отправил бы всех детей в их взрослое будущее. А поскольку такой машины у него нет, он поэтическим словом подстегивает события, торопит рост этих детей – давайте растите скорей, не задерживайтесь на пустяках! “Расти”, “вырастать” – самые актуальные слова в детских стихах Маяковского.

Вырастет из сына свин, если сын – свиненок. (“Что такое хорошо и что такое плохо?”)

Когда подрастете, станете с усами, на бога не надейтесь, работайте сами. (“Гуляем”)

Рабочий – тот, кто работать охочий. …Подрастешь – будь таким. (“Гуляем”)

– Я расту кавалеристом! (“Конь-огонь”)

У меня растут года… (“Кем быть?”)

Растем от года к году мы… (“Песня-молния”)

Из вас растет комсомол… (Сценарий “Дети”, заключительные реплики)

Будущее время – самая важная глагольная форма в этих стихах: “Буду делать хорошо”, “Дети, будьте как маяк!”, “Дети, не будьте такими, как Влас!”, “Возьмем винтовки новые”, “Мы будем санитарами”, “Будет и семнадцать”, “Заживут ребята в нем”, “Я приеду к Пете, я приеду к Оле”, “Открою полюс Южный” и так далее, и тому подобное. Вот именно – подобное, потому что, какие бы глагольные формы ни использовал Маяковский, составляя моральные заповеди для детей, в его глаголах всегда ощутима бурная экспрессия будущего времени.

Стихи Маяковского для детей – непрерывный и страстный разговор о будущем. Вне стиха, в жизни, в быту он разговаривал с детьми о том же – никакого противоречия между “жизнью” и “искусством” в этом пункте у поэта не было. Журналист М. К. Розенфельд вспоминает, как однажды встретил в редакции “Комсомольской правды” Маяковского, который “беседовал с пионерами… и советовал им, кем лучше быть, когда станут взрослыми”.

Таких свидетельств, наверное, можно собрать сотни – о чем еще было беседовать с детьми поэту, автору сказки о Пете и Симе?

Может, у поэта не было памяти детства? Дикое и нелепое предположение! Он обладал памятью, приводившей в изумление многих его знакомых, людей тоже далеко не беспамятных. В автобиографии “Я сам” он рассказывал о своем раннем детстве, начиная чуть не с младенчества.

Биографы проверили – все правильно, ошибок нет. Недаром вторую микроглаву этой автобиографии он посвятил собственной памяти (первая посвящена определению темы). И в стихах его есть несколько мелких, но точных воспоминаний о детстве.

В одном – как он ребенком играл в индейцев. В другом – что только в детстве и было у него несколько счастливых дней. А в третьем он дает такую характеристику разносторонности и полноценности детской жизни и детской души, что нельзя не спросить: почему этого нет в его детских стихах?

Почему из всего детского мироощущения он настойчиво выделяет только жажду роста, стремление вырасти? На него, на маленького, играющего камушками у реки,

Дивилось солнце: “Чуть виден весь-то! А тоже – с сердечком. Старается малым! Откуда в этом аршине место – и мне, и реке, и стоверстым скалам!”

Этого удивления перед вместительностью детской души нет и следа в детских стихах Маяковского. Он, друг Солнца, заключивший с ним договор о сотрудничестве, чтобы совместно “светить всегда, светить везде”, почему-то не включил в это соглашение свойство другой высокой договаривающейся стороны дивиться обширности “малого” детского “сердечка”. В его стихах детское сердце знает лишь одну страсть: вырасти, стать взрослым.

Однажды случилось невероятное: Маяковский позавидовал детям.

Я еще не лыс и не шамкаю, все же дядя рослый с виду я. В первый раз за жизнь малышам-ка я барабанящим позавидую…

Дети завидуют взрослым – это стремление к большим возможностям. Взрослые завидуют детям – это сожаление о невозвратимом. В стихах Маяковского для детей связи ребенка со взрослым изображены так, словно на свете существует только зависть первого рода.

Чем же вызвана Единственная за всю жизнь Зависть “рослого с виду дяди” Маяковского к малышам? Она вызвана тем, какая прекрасная будет жизнь, Когда дети станут взрослыми (“Красная зависть”), то есть когда они перестанут быть детьми…

Не странно ли, что поэт, сочиняющий стихи для детей, видит в детях только растущего человека, только чудесных людей будущего, так сказать, человека-футурум, а человека в настоящем времени, ребенка как такового, ребенка-презенс – не видит и не признает (или почти не видит)? Как хотите, а по-моему, это странно. Но странность эта теряет свое качество и становится естественной для Маяковского, как только мы начнем рассматривать его стихи для детей не обособленно, а в контексте всего творчества поэта. Тогда немедленно окажется, что страстная тяга в будущую взрослость – это своеобразно преломленная (с оглядкой на читателя), но, в общем, та же самая мечта поэта о прекрасном будущем, которая пронизывает все его произведения.

Мечта, явственно слышимая во всех лирических, эпических и драматических вещах Маяковского – от ранних стихотворений до последних, посмертно опубликованных строк. Мечта, подвигнувшая поэта на создание огромных Утопических Поэм (таких как “Летающий пролетарий”, “Пятый Интернационал” и др.) и пьес (“Клоп”, “Баня”).

Ребенок – утопист по самой природе своего мышления: маленький человек непрерывно видит себя жителем страны своего будущего, страны взрослых, страны огромных возможностей. Маяковский – тоже утопист по природе своего поэтического мышления: он непрерывно представляет себя, своих героев и читателей в счастливом будущем, имя которому – коммунизм. Будущее – пусть даже неизбежное, но заранее представленное в художественных образах уже воплощенным, состоявшимся, осуществленным, – в Жанровом Смысле должно быть охарактеризовано как утопия.

Мнимо антидетское по строгим законам диалектики оборачивается Самым детским. Между поэтом, мечтающим о коммунистическом будущем, и его маленьким читателем, мечтающим поскорее вырасти, устанавливается неожиданное соответствие. Сюжет сказки о Пете и Симе движется не просто к наказанию порока и торжеству добродетели, но от нынешней пошлой нэповской действительности – к сияющей действительности будущей, социалистической и коммунистической.

У поэта Маяковского было три времени – настоящее, прошлое и будущее, и каждое из них получало в его творчестве резкую и устойчивую характеристику, занимало место на определенной ценностной шкале. Прошлое всегда и неизменно получало категорически отрицательную оценку, будущее – столь же категорически положительную (в этом смысле он и впрямь был футуристом). Оставался непростой вопрос о времени настоящем. В дореволюционный период творчества Маяковского настоящее почиталось частью проклятого прошлого, присоединялось к нему.

В послереволюционную – настоящее присоединялось к будущему, получало статус его начала, его истока. Буржуазные элементы нэпа, по Маяковскому, грязнили и замутняли этот исток. Анафема прошлому и осанна будущему – доминанта творчества Маяковского.

Тем самым открывается вот что: несомненная Лирическая основа Сказки о Пете и Симе и всех вообще стихов Маяковского для детей.