Мой любимый современный писатель (по творчеству Л. Петрушевской)

Первоначально мир прозы Людмилы Петрушевской воспринимался критиками и читателями как “натуралистический”, с магнитофонной точностью воспроизводящий кухонные скандалы и бытовую речь. Проза и драматургия Петрушевской, бесспорно, замешаны на абсурдных столкновениях. Писатель изображает ситуации, в принципе невозможные в советской стране. Она рисует жизнь такой, какая она есть на самом деле, такой, какой Петрушевская ее видит. В 1960-1970 годы русская литература начала раскрывать правду о советском режиме, о советских вождях.

Но, по убеждению Петрушевской, правда жизни сложнее и трагичнее, чем правда о преступлениях социальной системы. Произведения писателя самобытны. В ее прозе грубо натуралистические, максимально приближенные к правде жизни ситуации сочетаются с исключительной и подчеркнутой литературностью. В названиях рассказов Петрушевской заложена преемственность со всей мировой литературой: “Случай Богородицы”, “Песни восточных славян”, “Медея”, “Новые Робинзоны”, “Новый Гулливер”, “Новый Фауст”, “Дама с собаками”, “Элегия”, “Теща Эдипа”, “Мост Ватерлоо”.

На этом фоне отчетливее проступают дикость и безумие жестокой повседневности, в которую писатель всматривается без малейших признаков брезгливости. При этом в интонации повествования у Петрушевской никогда не прорывается гнев или осуждение. Только понимание, только скорбь: “Все-таки болит сердце, все ноет оно, все хочет отмщения.

За что, спрашивается, ведь трава растет и жизнь неистребима вроде бы” (“Смотровая площадка”). Максимально приближенная к обыденной речи, авторская речь Петрушевской насыщена элементами тех разговоров, что звучат в российских очередях, курилках, канцеляриях и лабораториях, во время семейной ссоры и дружеского застолья. Но эта интонация обязательно содержит в себе какой-то сдвиг.

Этот сдвиг нисколько не выпадает из общей сказовой стилистики, но он ее утрирует, добавляя неправильность, логическую или грамматическую. Проза Петрушевской убеждает в нас том, что жизнь при ближайшем рассмотрении оказывается безразлична к человеку и даже бессмысленна. Нередко фраза в концовках ее рассказа не завершает сюжет и не снижает авторскую оценку, а как бы размыкает рассказ в бесконечность.

Судьба, проживаемая каждым из персонажей, всегда четко отнесена к определенному социальному статусу, который приобретает символическое значение: сирота, безвинная жертва, суженый, суженая, убийца, разрушитель, проститутка. Этим обозначением писатель показывает, к чему сведено все существование героя, его смысл. В рассказе “Новый Гулливер” повествование ведется от лица прикованного к постели человека, которому кажется, что его окружают лилипуты.

Никто, кроме него, их не замечает. Эти лилипуты воруют у героя еду и лекарства, таскают перья из подушки, всячески ему досаждают. В конце же рассказа новый Гулливер превращается в Бога и лилипута одновременно. Интересно, что автор убежден, что жизнь богов тесно зависит от жизни лилипутов.

Кто по отношению к кому более могуществен, непонятно. Иерархия разрушена – вместо нее возникают отношения взаимной зависимости, при которых каждая, даже невидимая глазу, мелочь может оказать влияние на жизнь. Во всей пестрой системе образов центральное положение у Петрушевской чаще всего занимает “мать и дитя”. Повесть “Время ночь” (1991) – самое крупное прозаическое произведение писателя – позволяет увидеть характерную для Петрушевской объяснение отношений между матерью и ребенком.

Писатель всегда, и в этой повести в особенности, доводит будничные, бытовые ситуации до последнего края. Повседневный быт у Петрушевской располагается где-то на грани с событием. Этот мотив настойчиво прочерчен автором повести, начиная уже с эпиграфа.

Из него мы узнаем о смерти повествовательницы, Анны Андриановны. Эта героиня считала себя поэтом и оставила после смерти “Записки на краях стола”, которые и являются стержнем произведения. Сюжет повести выстроен как цепь необратимых утрат. Мать теряет контакт с дочерью и сыном, от жен уходят мужья, бабушку отвозят в далекий интернат для психохроников, дочь рвет все отношения с матерью.

Все в жизни обычной, внешне интеллигентной, семьи – мать сотрудничает в редакции газеты, дочь учится в университете, затем работает в каком-то научном институте – накалено до предела. Герои живут в постоянном состоянии нищеты: семь рублей – большие деньги, а даровая картофелина – подарок судьбы. Также отличительной чертой повести является восприятие боли как проявления любви, что и определяет отношения героев. Больше всего Анна Андриановна боится давить на своих близких, принуждать их к чему-то, но насилие – единственная норма ее жизни. Парадокс состоит в том, что именно власть она понимает как любовь.

В этом смысле Анна Андриановна воплощает “своеобразный домашний тоталитаризм”, исторические модели которого отпечатались у людей ее поколения на уровне подсознания, инстинкта, рефлекса. Мотив повторяемости в жизни поколений образуют центральную особенность “Времени ночи” и всей прозы Петрушевской в целом. То, что кажется саморазрушением семьи, оказывается повторяемой, цикличной формой ее устойчивого существования.

Проза Л. Петрушевской отличается отсутствием нарочитого морализаторства, героической патетики и узкой социальной тематики, а воплощается в вечные вопросы бытия, смысла жизни.