Русские Филемон и Бавкида

К изучению повести Н. В. Гоголя “Старосветские помещики”

На днях от коллеги, преподающей в 8-м классе, услышала: “Что-то не идут у нас “Старосветские помещики”. Не понимают и не принимают их ребята”. А действительно, что может стать близким для современных подростков в истории последних лет пожилой пары, жившей когда-то давным-давно в отдаленной деревне Малороссии? Что могут чувствовать старики, чем интересна их жизнь? Чем эта история интересна Гоголю?

Почему Пушкин называл повесть любимой? Зададим вопрос: “А знаете ли вы случаи, когда люди, прожившие долгую совместную жизнь, продолжали любить друг друга?” Обязательно в классе найдется хотя бы один человек, который расскажет о своих бабушке и дедушке. Значит, это бывает не только с Ромео и Джульеттой?

Внимательное чтение повести Н. В. Гоголя “Старосветские помещики” можно начать с вопроса: “Приходилось ли вам читать произведения, начинающиеся с признания в любви?” Что мы можем вспомнить, кроме пушкинского “Я вас любил…”? Или его же “Признания” – “Я вас люблю, хоть я бешусь…”? А ведь именно признанием “Я очень люблю” открывается повесть. Да и второе предложение начинается с повтора “я иногда люблю…” Получается, что по жанру это не просто повесть, а развернутое любовное признание.

В любви к чему же признается наш повествователь? Перечитаем начало повести. Словно музыка, звучат первые предложения, наполненные повторами: Я люблю – я иногда люблю, на минуту – на минуту, уединенных владетелей – уединенная жизнь, окружающий – окружающие. Первое предложение делится на две части словами “совершенная противоположность”, дающими читателю один из ключей к пониманию текста.

Прием – противопоставление, перед нами – два “образа жизни”. Люблю: Скромную, уединенных, отдаленных, живописные, необыкновенно уединенная жизнь, так тиха, так тиха. Здесь есть все, что может быть в райском саду.

Перед нами своеобразный Эдем.

Предложим ученикам провести исследование – найти приметы гоголевского Эдема. Здесь и скромность, и уединение (“необыкновенное”), живописность, исполнение всех желаний (ведь ни одно из них не перелетает через частокол), сад, наполненный фруктовыми деревьями, а жизнь так тиха, так тиха… И в саду для отдыха разостлан ковер, и избыток, изобилие всего, и мирное сосуществование людей и животных (длинношейный гусь с нежными, как пух, гусятами и лениво лежащий вол). А главное – сами владетели этого уголка, на лицах которых “всегда написана такая доброта, такое радушие и чистосердечие”! По их лицам можно “читать всю их жизнь, ясную, спокойную жизнь”.

И даже дождь в этом саду “прекрасный”, он “роскошно” шумит, и радуга (а ведь это дорога на небо) “в виде свода… светит матовыми семью цветами”. Здесь нет “неспокойных порождений злого духа, возмущающих мир”. Откуда-то издалека, словно из космоса, смотрит рассказчик на этот райский сад, защищенный от внешнего мира. Словно волшебные заколдованные круги защищают его: “сфера”, частокол, деревенские избы, деревья, галерея, идущая вокруг всего дома, чтобы можно было во время грома и града затворить ставни окон, не замочась дождем.

Этот чудесный мир подобен “сфере”, в которую “на минуту” сходит наш повествователь (откуда и почему? Но об этом позже). Что же окружают (или вокруг какой оси располагаются) эти круги? На чем вращается этот мир?

Это любовь двух скромных старосветских помещиков – Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны. Их гостеприимство позволяет рассказчику назвать их “русскими Филемоном и Бавкидой”. Кстати, кто это такие? Вот еще одно задание, которое заставит ребят задуматься о так называемых знаковых образах в литературе (Дон-Кихот, Санчо Панса, Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Чайльд-Гарольд, Обломов и другие) и обратиться, например, к “Мифологическому словарю”.

Тогда ребята узнают, что так звали героев греческой мифологии, бедных супругов из Фригии. Однажды селение, где жили Филемон и Бавкида, посетили под видом странников Зевс и Гермес. Но ни в один из домов их не пустили.

Лишь гостеприимные супруги пригласили странников к себе в хижину и поделились последним, что у них было. Боги покарали нечестивых жителей селения, превратив деревню в пруд, а их самих в лягушек. Только жилище Филемона и Бавкиды уцелело и превратилось в прекрасный храм, жрецами которого стали супруги.

В награду за гостеприимство боги исполнили их желание, наградив их долголетием и дав им возможность умереть одновременно. Когда наступило время смерти, старики превратились в два дерева, растущих из одного корня.

Конечно, Гоголь не был бы собой, если бы и эта история не была проникнута иронией. Но ирония его светла и добра. “Нельзя было глядеть без участия на их взаимную любовь. Они никогда не говорили друг другу Ты, но всегда Вы… “Это вы продавили стул, Афанасий Иванович?” – “Ничего, не сердитесь, Пульхерия Ивановна: это я””. А как чаще всего выражают свою любовь к внукам бабушки? Стараются приготовить что-нибудь вкусное.

Вот и добрая старушка угощает мужа и гостей то варениками с ягодами, то киселиком, то пирожками, то рыжиками солеными, а то и ломтем арбуза. И на все это ей отвечает Афанасий Иванович: “И то добре, и то хорошо”. Что-то ветхозаветное звучит в словах старичка. “И увидел Бог, что это хорошо”. Предложите ребятам найти другие примеры гоголевской иронии. Мир старосветских помещиков наполнен чудесами, которых они сами не замечают (попросите найти эти чудеса).

Здесь и неисчерпаемое изобилие, которое никак не могут растащить приказчик и войт или съесть свиньи, воробьи и вороны, и райский “ковер перед диваном с птицами, похожими на цветы, и цветами, похожими на птиц”, и чудесная комната Пульхерии Ивановны с сундуками, ящиками, ящичками и сундучочками, и, конечно, замечательные поющие двери. Пока живы старички – вращается, держится мир. Умирают они – и мир рушится. Перечитаем финал повести.

И конец последнего предложения – осталось только то, что “…не превышает всем оптом своим цены одного рубля”.

А теперь вернемся к началу повести. Откуда это “любит сойти на минуту в сферу” этой скромной жизни повествователь? Найдем приметы того, другого мира. Он существует по иным законам. Здесь все суета, страсти, неутоленные желания, подчиняющиеся злому духу, волнения и возмущение.

Пустота и тщета. Почему же приходится жить в этом мире? Потому ли, что на месте счастливого сада теперь заглохший пруд – и даже храма не осталось на месте жилища Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны, в отличие от того, в который превратилась хижина их литературных предшественников, Филемона и Бавкиды?

Времена истинной любви закончились?

Какие творческие письменные задания можно предложить ученикам в ходе изучения гоголевской повести? Например, написать стилизованное письмо от имени Пульхерии Ивановны или Афанасия Ивановича, в котором они приглашают в гости своего соседа. Или пусть ребята расскажут, с кем из авторов приведенных цитат они согласны, а с кем нет, и почему.

“…идиллия, заставляющая нас смеяться сквозь слезы грусти и умиления” (А. Пушкин).

“О, бедное человечество! жалкая жизнь! И однако же вам все-таки жаль Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны! Вы плачете о них, о них, которые пили и ели и потом умерли!” (В.

Белинский).

“То мгновение любви, которое Гоголь запечатлел в повести о малороссийских Филемоне и Бавкиде, выше и значительнее любого мирового переворота или катаклизма” (И. Золотусский).

“В “Старосветских помещиках” вы видите людей пустых, ничтожных и жалких, но, по крайней мере, добрых и радушных…” (В.

Белинский).

“Мелкого не хочется, великое не выдумывается” (Н. Гоголь).

Неожиданным, но интересным завершением работы над гоголевской повестью может стать размышление над стихотворением Саши Черного “Собачий парикмахер” (1930). Это стихотворение входит в цикл “Городские чудеса”, и обсуждение темы чуда в обыденной жизни поможет нашим ученикам быть внимательнее к миру вокруг себя. Привожу текст стихотворения, поскольку найти его сложнее, нежели текст “Старосветских помещиков”, а желательно, чтобы он был на каждой парте.

Собачий парикмахер

В огромном городе так трудно разыскать Клочок романтики – глазам усталым отдых: У мутной Сены, Вдоль стены щербатой, Где мост последней аркою круглится, – Навес, скамья и стол.

Старик с лицом поэта, Склонившись к пуделю, стрижет бугром руно. Так благородно-плавны жесты рук, Так благостны глаза, Что кажется: а не нашел ли он

Призвание, чудеснейшее в мире? И пес, подлец, доволен, – Сам подставляет бок, Завел глаза и кисточкою машет… В жару кудлатым лешим Слоняться не легко,

И быть красавцем – лестно; Он умница, он это понимает. Готово! Клиент как встрепанный вскочил – и наземь.

Ты, лев собачий! Хитрый Дон-Жуан С седою эспаньолкою на морде… Сквозь рубчатую шерсть чуть розовеет кожа,

На шее муфта пышною волной, – Хозяин пуделя любовно оглядел И, словно заколдованного принца, Уводит на цепочке. С балкона кошка щурится с презреньем… А парикмахер положил на стол

Болонку старую, собачью полудеву, Распластанную гусеницу в лохмах… Сверкнули ножницы, рокочет в Сене вал,

В очках смеется солнце.

Пришла жена с эмалевым судком, Увядшая и тихая подруга. Смахнула шерсть с собачьего стола, Газету распластала…

Три тона расцветили мглу навеса: Бледно-зеленый, алый и янтарный – Салат, томаты, хлеб. Друг другу старики передают С изысканностью чинной То нож, то соль…

Молчат, – давно наговорились. И только кроткие глаза Не отрываясь смотрят вдаль На облака – седые корабли,

Плывущие над грязными домами: Из люков голубых Сквозь клочья пара

Их прошлое, волнуясь, выплывает. Я, прохожий, Смотрю на них с зеленого откоса Сквозь переплет бурьяна

И тоже вспоминаю: Там, у себя на родине, когда-то Читал о них я в повести старинной, – Их “старосветскими помещиками” звали…

Пускай не их – других, но символ тот же, И те же выцветшие добрые глаза, И та же ясная внимательность друг к другу, – Два старых сердца, спаянных навеки.

Как этот старый человек, С таким лицом, значительным и тонким, Стал стричь собак?

Или в огромной жизни Занятия другого не нашлось? Или рулетка злая Подсовывает нам то тот, то этот жребий, О вкусах наших вовсе не справляясь?

Не знаю… Но горечи в глазах у старика Я, соглядатай тайный, не приметил… Быть может, в древности он был бы мудрецом,

В углу на площади сидел, лохматый, в бочке И говорил глупцам прохожим правду За горсть бобов…

Но современность зла: Сограждане идут своей дорогой, Бобы подорожали, – Псы обрастают шерстью,

И надо же кому-нибудь их стричь. Вот пообедали. Стол пуст, свободны руки. Подходит девушка с китайским вурдалаком,

И надо с ней договориться толком, Как тварь любимую по моде окорнать…

Наверное, следует несколько слов сказать о Саше Черном, о его сатирических стихах и ироническом отношении к российской действительности, об эмиграции, в которую он уезжает после революции, где и было написано одно из его последних стихотворений – “Собачий парикмахер”.

Можно спросить, что общего видят ученики в двух этих произведениях. Внимательный читатель найдет и обыденный мир (мутная река, щербатая стена), и героев-стариков, и рассказчика-наблюдателя со своим отношением к героям, и отсылку к Древней Греции (здесь и руно, и бочка Диогена), и размышления о человеческой судьбе, и печаль по ушедшему времени, и прямое обращение к гоголевской повести в самом центре композиции, и авторскую мягкую иронию. А чего же ищет в огромном городе “соглядатай тайный” (вот и образ писателя, поэта, не только Саши Черного)? Чуда в обыденной жизни – “глазам (читай – душе) усталым отдых”? Или пытается понять, почему нет “горечи” в глазах у старика?

Или ищет тех, чьи “сердца спаяны навеки”? Или хочет найти “призвание, чудеснейшее в мире”? Как обычно, вопросов больше, чем ответов.

Но правильно заданный вопрос – это половина ответа. Значит, можно продолжать думать и искать чудо в обыденной жизни.