Советское детство: постсоветский взгляд

Автобиографическая проза о советском детстве – новое явление в современной российской литературе. В течение нескольких десятилетий психологическая и историческая достоверность в изображении советского детства либо подменялась мифологизацией недавнего прошлого, либо сопровождалась умолчанием. Автобиографический ракурс призван разрушить существующие стереотипы, в том числе и в литературе для детей.

Любопытны книги, в которых точка зрения принадлежит девочке. С ней связаны коннотации “семейного” характера: девочка глубоко привязана ко всем членам семьи, она наследница рода и хранительница фамильной памяти. Социальные катаклизмы воспринимаются девочкой как непосредственная угроза семейному миру.

Эта угроза звучит напрямую в книгах, посвященных жертвам политических репрессий, но и там, где вспоминается вполне благополучное детство, угроза дает о себе знать в политических лозунгах и общественных догмах. Защитой от них становится родительская любовь (или память о ней), а также традиции семейного мира.

Одна из самых ярких книг о советском прошлом – автобиографическая повесть Натальи Нусиновой “Приключения Джерика” (М.: Самокат, 2006). Она посвящена самому феномену советского детства, с его идеологическими и житейскими реалиями. Это сказывается на общем тоне повествования, в котором появляются ностальгические ноты по ушедшей эпохе, а бескомпромиссная оценка прошлого соседствует с любезными сердцу воспоминаниями.

В предисловии к книге автор пишет: “Я стремилась передать с максимальной достоверностью характеры людей, отношения, атмосферу той, ушедшей жизни, в которой многое было неправильно, смешно и дико, но вместе с тем кое-что оттуда мне очень дорого”.

Среди того, что особенно дорого, – память о родителях, бабушке и дедушке. Все они – люди реальные (отцом писательницы был известный сценарист Илья Нусинов), и подобная достоверность в отношении “семейных корней” – характерная особенность автобиографической прозы. Даже фокстерьер Джерик, любимец всех членов семьи, существовал в действительности и прославился как киноактер в одном из фильмов Р. Быкова. Из области документального – предметы быта, из которых можно составить целый мемориальный музей, а также зарисовки нравов и представлений советского времени.

Документальность в книге переплетается с “чистой фантазией”. Она придает разрозненным отрывкам и воспоминаниям вид законченных диалогов и сценок, сменяющих друг друга подобно кадрам художественного кино. Причем кино это явно комедийное, а точнее, трагикомедийное. Такой выбор подсказала сама эпоха с ее двойными стандартами, при которых приходилось думать одно, говорить другое, а поступать по-третьему.

Ребенок в такой “стране чудес” чувствует себя на положении кэрролловской Алисы, которая должна освоить странные “правила игры”.

И надо сказать, что двум маленьким девочкам это удается легко. Прежде всего потому, что всему происходящему они находят свои, по-детски удобные объяснения. И систему ценностей они выстраивают тоже свою. Поэтому главным событием в картине советского детства стало появление собаки, о которой так долго мечтали девочки (имя горячо любимого Джерика вынесено в название книги).

В результате такого “наивного взгляда” на мир происходит своеобразная деконструкция прошлого: сопоставимыми оказываются разновеликие в масштабе истории величины. Разумеется, что такая позиция принадлежит самой писательнице, которая с беспощадной иронией относится ко всем претензиям идеологии на “вечное” и “главное” в жизни человека.

Эти претензии разрушаются в книге с неизменным постоянством, как и стоящие за ними социальные “устои” и стереотипы. Но делается от такого “поругания” не страшно, а смешно.

Смешно, когда Мама с детской непосредственностью очаровывает всех членов комиссии, дающей разрешение на выезд за границу. Смешно, когда дедушка, старый большевик, неумело пытается помочь совхозу увеличить надои молока, а вместо этого приносит лишние хлопоты своим домашним. Смешно, когда девочка с готовностью рвется исполнять в хоре “серьезный патриотический репертуар”, а после пытается разучить его с утятами.

Все ситуации, несмотря на их нелепость, типичны для своего времени. Оказавшись их участниками (добровольно или принудительно), герои книги, по уверению автора, остаются “чистыми в намерениях и бескорыстными в поступках”, и это главная причина, почему читатель начинает разделять любовь автора к своим героям.

Вообще, любовь царит в книге. Ради нее члены семьи готовы переступить социальные, имущественные и идеологические запреты. В мире, где смещены многие понятия, чувство любви оказывается самым верным ориентиром.

Поэтому жена разделяет судьбу мужа, объявленного врагом народа, а маленькие девочки готовы защищать своего “опального” дедушку. Даже собака, верный член семьи, встает на защиту невинно гонимых: когда две сплетницы стали недвусмысленно упрекать девочку за принадлежность к “еврейской нации”, собака заняла охотничью стойку и приготовилась отразить нападение. Защищать детей приходится и взрослым от порожденных советской эпохой идей и лозунгов.

Чтобы умудренному жизненным опытом автору удержаться в рамках детского сознания, на помощь приходят ассоциации и сопоставления, смонтированные по принципу коллажа (коллаж используется и в оформлении книги). Например, соседа, который наслушался “вражеских голосов” и уехал за границу, возмущенная учительница заклеймила как “предателя родины”. Все это происходило во время урока по арифметике, на котором учительница читала книгу “Джельсомино в стране лжецов”.

О том, что со страной не все в порядке, свидетельствует и тот факт, что обличительница очень надеется заполучить комнату “предателя родины”.

Но главная роль в обнаружении истины принадлежит не героям, а комическому слову; точнее, слово и есть главный герой книги. Благодаря парадоксальному столкновению слов или фраз становится очевидна бессмысленность происходящего. Так, дедушка, старый большевик, приехал “со Слета юных ленинцев Из Дворца пионеров “. “Дедушка” и “слет юных ленинцев” – явный оксюморон, так же как и то, что он “вылез из такси, тяжело осев на руках у двоих Тимуровцев ” “под барабанную дробь”. Комично начинает звучать бодрый ленинский лозунг “учиться, учиться и еще раз учиться”, когда дедушка произносит его “слабым голосом”. Из того же комического ряда домашнее задание “выучить стих “Наш Ильич” и слепить грушу”.

Причем оказалось, что отбарабанить патриотическое стихотворение куда легче, чем слепить грушу, – здесь требуются умение и труд. Комично, когда на вопрос, есть ли отдельные пережитки на местах, узбекские коммунисты с радостью отвечают, что “в Узбекистане все есть”, и перечисляют, какие эти пережитки “сладкии”, “спелыи”.

Оксюмороны, лексические путаницы, создание новых слов из старых или переосмысление их значений – такую веселую игру устраивает Н. Нусинова со знакомыми до боли советскими словами и выражениями (“коммуналки”, “дефицит продуктов”, “развитой социализм”). В эту игру легко включается ребенок. Но слово в книге Н. Нусиновой о советском детстве не только предмет игры, но и знак времени и места, словесное воплощение хронотопа, по которому ребенок познает, а взрослый опознает эпоху. Многие слова выделяются графически, что должно подчеркивать их знаковость и их статусность, несмотря на переосмысление понятий, за ними стоящих.

На память сразу приходит постмодернистский прием разоблачения “симулякров”, слов-фантомов, потерявших смысл в идеологической трескотне. Но для ребенка слова – это не фантомы, они – важные вехи, по которым он входит в вечно обновляющийся мир. Вынесенные в специальный словарик детские толкования “политических” слов и идеологических понятий, таких, как “коммунизм” или “мавзолей” (“коммунизм – что-то вроде летних каникул для детей и взрослых, но только круглый год”), лишний раз об этой изменчивости и относительности напоминают. При этом роль слова как исторической и культурной ценности (с которой при этом можно свободно играть!) остается. Как любовь, семья, память.

И такая система ценностей, по убеждению авторов современной автобиографической прозы, оказывается самой надежной во все исторические эпохи.