Борис Божнев

Борис Божнев с 1919 года жил в Париже, зарабатывая перепискою нот, был знаком с французскими художниками, с Элюаром, повлиявшим, очевидно, на книги “Фонтан” (1927) и “ЗИепйшп зосюЬ^сит” (1936). Поэт использует метод беспредметности, в рамках которого все содержание мира вроде бы вошло в стихи: от мифологии до классицизма, от романтической к псевдоромантической лексике. Прослушиваются одновременно Гомер, Державин, Тютчев, Достоевский, Гофман, Гумилев и др. Мировая культура в полном объеме лежит на ладонях, но осмыслена она иррационально. С трудом удается выявить ее “смысл”: музыка иррациональна, звуки улицы к ней не имеют отношения, мелодика глупа, музыкальная истина заключена в еще “чуть-чуть”; в музыке есть геометрические основания и возможен цвет – “сиреневеющий и строгопалевый”.

По сути в “бПепйит…” запечатлен поток сознания человека, читающего с листа нотную партитуру. Так, о расстроенном незвучащем инструменте, точнее, о его хозяине, преодолевшем жажду музыки и радость от невозможности ее создания, он пишет: Как неказнивший молодой палач Доволен этим, но и недоволен. Божнев сделал то, к чему стремилась теория имажинизма.

Он создал метафору в “чистом виде”. Из стиха ушло то, что называли содержанием, ушло формально, и возникла система нового содержания, иррационального, подразумеваемого: Как утомленный почтальон, Идущий в тихом переулке, Как церемонный котильон, Звенящий в дедовской шкатулке. Как солнечный пушистый снег, Ногами загрязненный очень, Как лошади усталый бег, Когда ей путь не укорочен. Как женщина среди детей, Не захотевшая ребенка, Как радостнее всех вестей С любимым волосом гребенка. Как вымазанное лицо Немолодого трубочиста, Как выкрашенное яйцо Пасхальной краскою лучистой.

Как холодеющий тюфяк Под неокоченевшим телом, Как одинокий холостяк В публичном доме оголтелом.

Как разорвавшийся носок, Заштопанный неторопливо, Как юноша, что невысок, И девушка, что некрасива. Как проволочные венки На торопливом катафалке, Как телефонные звонки И в черной трубке голос жалкий.

Как улыбающийся врач, Болеющий неизлечимо, Как утешение – не плачь, Когда печаль необлегчима. Как ангел Александр Блок, Задумчиво смотрящий с неба, Как полумертвый голубок, Мечтающий о крошках хлеба…

(-“Как утомленный почтальон”, 1927) Есть основания говорить и о прямой связи творчества Бориса Божнева с практикой русского имажинизма. Так, стихи, посвященные А. Кусикову и С. Есенину, с которыми он познакомился в Париже, свидетельствуют о поэтически-родственном отношении к ним Божнева. Проведя в эмиграции ровно пятьдесят лет, поэт умер в 1969 году и похоронен в Марселе. Однажды Николай Страхов записал соображение, которое пророчески комментирует идеи еще не родившегося “авангарда” в искусстве XX века: “Недовольство тем, что обыкновенно называется познанием, есть чувство очень обыкновенное. Если мы чувствуем недовольство этим взглядом (то есть приемами рационального естествознания), если он в нас что-то затрагивает и чему-то противоречит, то нет никакого сомнения, что источник такого сомнения заключен не в уме, а в каком-нибудь другом требовании души человеческой.

Человек постоянно враждует против рационализма, и эта вражда упорно ведется всеми, спиритуалистами, материалистами, верующими и скептиками, философами и натуралистами. Отдать себе отчет в этой вражде есть величайшая задача мысли”. Представляется, что поэзия имажинистов тоже отчасти попыталась решить эту задачу.