“Судьба моя уж решена…” (образ Татьяны)

Преображение Татьяны в восьмой главе не было авторским произволом Пушкина. Напротив, автор чутко слышал те возможности, которые открывались в характере, им созданном. Неординарность натуры, так убедительно раскрытая Белинским, как раз позволяет героине стремительно преображаться, изменяться решительно. Еще в Москве кузины находили ее “странной, провинциальной и жеманной”. В Петербурге, через два примерно года, мы видим Татьяну “величавой” и “небрежной законодательницей зал”.

Онегин чувствует это дыхание “осени холодной” и знает, что любовь к Татьяне – единственное живое чувство, связывающее его с жизнью, способное спасти от “напрасной”, как он теперь понимает, скуки. Поэтому он так страстен в своей мольбе – мольбе о жизни. Поэтому мольба Онегина только ему самому, привыкшему властвовать над своими чувствами и судьбами других людей, кажется смиренной. Смирения перед обстоятельствами, перед судьбой (слово это дважды повторено Онегиным) в письме нет.

Напротив, все письмо – протест против необходимости “смирять волнение в крови”, подчиняться “притворному хладу”, который единственно допустим в свете. Может быть, Татьяна оценит эти перемены в Онегине? Как она воспримет его письмо?

Для ответа на этот вопрос важно вглядеться в немую сцену, предваряющую монолог Татьяны. Эта сцена помогает понять чувства героев, мотивы отказа Татьяны, намерения ее речи, обращенной к Онегину: Дверь отворил он.

Что ж его С такою силой поражает? Княгиня перед ним одна Сидит не убрана, бледна,

Письмо какое-то читает И тихо слезы льет рекой, Опершись на руку щекой. Эти “немые страдания” Татьяны воскрешают образ “прежней Тани, бедной Тани” и подчеркивают большую, чем раньше, усталость от горя:

В тоске безумных сожалений К ее ногам упал Евгений: Она вздрогнула и молчит, И на Онегина глядит

Без удивления, без гнева… Слово “безумие” и его синонимы повторяются в восьмой главе часто. Онегин, “ума не внемля строгим пеням”, “гонится как тень” за Татьяной; поняв, что “надежды нет”, он “свое безумство проклинает – И, в нем глубоко погружен…”.

Онегин так “привык теряться” в мыслях о Татьяне, “что чуть с ума не своротил”. И хотя “он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума”, но отличие его от “благоразумных” людей света так явственно, что на страницах восьмой главы появляется имя Чацкого. Онегин прослыл в общем мненье “печальным сумасбродом”, хотя старался “разумом всечасно смирять волнение в крови”. Татьяна не удивлена внезапным появлением Онегина и принимает его без гнева.

Отчего она “вздрогнула и молчит”? Его больной, угасший взор, Молящий вид, немой укор, Ей внятно все… Этот миг странной и нечаянной близости с Онегиным “в долгом молчанье” дорог Татьяне.

Она его не подымает И, не сводя с него очей, От жадных уст не отнимает Бесчувственной руки своей. О чем теперь ее мечтанье?

Пушкин призывает нас угадать мысли и чувства героини этим вопросом. Отчего же так жестоки слова объяснения? Что руководит Татьяной, если не “злобное веселье”, не суровая месть, которую невозможно предполагать, когда воскресла “простая дева, С мечтами, сердцем прежних дней”?