“Я сразу смазал карту будня…” (По лирике В. В. Маяковского.)

Каким тонким и чувствующим сердцем надо обладать, чтоб остановиться у лошади, поскользнувшейся на зимнем подъеме Кузнецкого, и заплакать вместе с животным! Какой наблюдательностью надо обладать, чтоб в свечении звезд увидеть горящие жемчужины, а скрипку уподобить собственной невесте! Или “сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб”!

Маяковский не вошел в поэзию, а ворвался, как смерч. Необычно, талантливо, решительно и гордо. Себя он назвал “транжиром бесценных слов”, а обывателей – обжорами, способными лишь “на бабочку поэтиного сердца взгромоздиться, в калошах и без калош”. Он выходил на площадь, и, на страх этим обывателям, у него “изо рта шевелит ногами непрожеванный крик”. И уже тогда, в раннем творчестве и трудном признании, поэт остро реагировал на международные события:

По черным улицам белые матери Судорожно простерлись, как по гробу глазет. Вплакались в орущих о побитом неприятеле: “Ах, закройте, закройте глаза газет!” Даже любовь в лирике Маяковского принимает своебразную форму.

То она “по морям, играя, носится”, как “с миноносцем миноносица”, то изливается глобально: “Земля! Дай поцелую твою лысеющую голову…”, то поэт вдруг ошарашивает сентенцией: “я люблю смотреть, как умирают дети”. Конечно, во всем этом просматриваются юношеский максимализм, влияние Хлебникова, Бурлюка, но поиск себя в новых стилистических формах всего заметнее.

Чуть позже, в знаменитой поэме “Облако в штанах” лирика Маяковского обретет полноту, не потеряв оригинальности. Вошла ты, резкая, как “нате!”, Муча перчатки замш, Сказала: “Знаете – я выхожу замуж”. Что ж, выходите.

Ничего. Подкреплюсь. Видите – спокоен как!

Как пульс покойника. Нестандартные абзацы, со временем превратившиеся в знаменитую лесенку, большое количество неологизмов, превращение привычных слов в нестандартные, скрытый юмор, часто переходящий в сарказм, – это далеко не полный перечень новаторства поэзии Маяковского. В лирике он оставался верен этим приемам.

Даже в такой социальной поэме, как “Хорошо”, он не удерживал свою лирическую фантазию. “…В деревнях – крестьяне. // Бороды веники. // Сидят папаши. // Каждый хитр. //Землю попашет, // попишет стихи”; “Лишь лежа в такую вот гололедь, // зубами вместе проляскав – // поймешь, нельзя на людей жалеть // ни одеяло, ни ласку”; “Если я чего написал, // если чего сказал – // тому виной глаза-небеса, // любимой моей глаза”; “Не домой, не на суп, // а к любимой в гости, // две морковки несу // за зеленый хвостик…” Мало поэтов, которые умели совместить реальность разрухи, социальную и революционную страсть с нежной лирикой любовного признания: Я много дарил конфет да букетов, Но больше всех дорогих даров

Я помню морковь драгоценную эту И пол-полена березовых дров. И конечно, поэт не был бы самим собой, если бы после описания этого голода и холода не добавил: Мне легче, чем всем, – я Маяковский. Сижу и ем кусок конский…

Поэты способны предчувствовать, предугадывать. Молодой Маяковский предугадал самого себя, свое творчество, сказав: “Я сразу смазал карту будня…” Действительно, в его творчестве есть все, что угодно, кроме обыденности. Возможно, потому, что он умел играть “ноктюрн на флейте водосточных труб”…